Я поворачиваюсь к Фернаю.
Король аперитива больше не ухмыляется. Он взбудоражен.
— Что это значит? — спрашивает он.
— Сейчас увидим.
Покопавшись в инструментах, я нахожу ломик. Втыкаю конец в крысиную дыру и с силой нажимаю. На мой башмак валится большой кусок цемента.
— Вы ничего не замечаете, Казимир? — спрашиваю я у знаменитого легавого с Лазурного берега.
— Замечаю, — отвечает он, — здесь положен разный цемент.
Вздыхая, он вооружается киркой и начинает мне помогать. Через пять минут мы сбрасываем куртки, через десять — засучиваем рукава, через пятнадцать — поплевываем на ладони, а через двадцать — мы выламываем цементную корку в тридцать сантиметров толщиной. Расширять дыру намного легче. Чувствуется, что этот слой цемента был положен людьми, малосведущими в этом деле. Слишком много песка! Под ударами он крошится и рассыпается. Мы разбиваем больше квадратного метра цемента. С нас течет пот, как в сауне.
— Вы мне нагуливаете аппетит! — шутит Фернайбранка.
Мы откладываем ломик и кирку и берем лопаты. Мои ладони горят, как лампочки по 200 ватт. Но я не обращаю на это внимания, мной движет неуемная сила. Я раскапываю землю как угорелый, устанавливая рекорд для района Лазурного берега, где землекопы предпочитают использовать свои лопаты в качестве подпорок.
Еще полчаса физических усилий. Фернайбранка выбрасывает белый флаг.
— Ой, мамочка моя! — вздыхает он, усаживаясь на ящик. — Вы совсем загнали меня, коллега! Садовые работы в подземелье для меня в новинку.
Я ничего не отвечаю, так как достигаю цели. И этой целью оказывается скрюченный скелет, на котором еще сохранились остатки женского платья.
— Посмотрите, Казимир…
Он подходит, наклоняется и присвистывает.
— Вы надеялись найти здесь это?
— Перед тем как начать копать, еще нет. Меня привело сюда шестое чувство. Но мое подсознание не исключало такой находки.
— Вы не знаете, кто бы это мог быть?
— Сейчас…
Я показываю на Казимира и, поклонившись скелету, объявляю:
— Позвольте представить вам комиссара Казимира Фернайбранка, миссис Мак Херрел.
ГЛАВА XV,
Доктор Скребифиг, несмотря на фамилию, которая некоторым может показаться комичной, на редкость серьезный месье. Опять же вопреки своей фамилии он не гинеколог, а специалист по ревматическим заболеваниям. Это крупный худощавый брюнет, жизнерадостный, как цветная фотография приюта для слепых. У него очки в черной роговой оправе и озабоченный вид, вызванный либо постоянными семейными дрязгами, либо печеночными коликами.
Без особого энтузиазма он соглашается приехать. Склонившись над скелетом, утвердительно кивает головой.
— Без сомнений, это моя бывшая пациентка. Я узнаю характерную деформацию костей нижних конечностей, а также искривление позвоночника. Я сделал достаточно рентгеновских снимков этой особы (некоторые хранятся у меня до сих пор), чтобы быть уверенным в своем ответе.
Фернайбранка рискует пошутить:
— Немного терпения, и вам бы не пришлось фотографировать ее внутренности, доктор. Теперь она перед вами вся, как на ладони.
Это никого не веселит, а особенно врача, который, как мне кажется, подписан на «Фигаро Литтерер».
Мы поднимаемся на свежий воздух, и я прошу доктора пойти с нами в соседнее бистро, чтобы серьезно поговорить в более подходящей, чем этот погреб-кладбище, обстановке.
За бокалом минеральной воды он отвечает на мои вопросы.
— Собственно говоря, доктор, вы были единственным человеком в Ницце, кто хорошо знал Дафни Мак Херрел. Скажите, что это была за женщина?
— Она очень страдала. Ее характер был таким же искореженным, как и ее ноги! Кроме того, из-за своей шотландской скупости она была самой скаредной из моих пациенток. Она оплачивала мои услуги с шестимесячным опозданием и при этом еще делала недовольный вид. Она всегда торговалась; короче говоря, вы понимаете, что это была за особа!
— Понимаю. А ее племянница?
Док снимает очки и протирает их кусочком замши.
— Милая девочка, которая играла роль сиротки на побегушках! Мадам. Мак Херрел скорее относилась к ней, как к служанке, чем как к племяннице.
— Расскажите мне о ней…
Я чувствую, как бьется мое сердце. Из трех мужчин, собравшихся здесь, я наверняка смогу рассказать о Синтии больше всех.
— Она была нежной, красивой, кроткой… Может быть только к концу она изменилась, когда, мне кажется, ее душа начала бунтовать. Деспотизм тетки стал ей невыносим. Однажды она тайком попросила меня выписать старухе снотворное — та и ночью не давала ей покоя.
— И вы сделали это?
— Да, охотно, тем более что больная в них нуждалась. Она страшно страдала от острых ревматических болей…
— Синтию кто-нибудь посещал?
— Насколько мне известно, нет. Во время своих визитов я не встречал ни души.
— И вы никогда не встречали Синтию где-нибудь?
— Нет.
Тут он неожиданно замолкает, и я вижу, что его мучит какая-то мысль.
— Вы что-то вспомнили, доктор? — мягко интересуюсь я.
— Да.
— Я вас слушаю.
— То есть…
— Речь идет об очень серьезном деле, доктор. Уже совершено два убийства, и вы должны рассказать все, что знаете…
— Ладно, представьте себе, что однажды вечером, а точнее, ночью, мы с женой возвращались от наших каннских друзей, и я заметил девушку на улице.
— Это было в какое время?
— Около двух часов ночи.
— Где она была?
— Она выходила из ночного бара с довольно сомнительной репутацией «Золоченая дудочка». И с ней был мужчина.
— Вы уверены, что это была она?
— Да, тем более, она узнала меня и спряталась за спину своего спутника.
— Как он выглядел?
Доктор пожимает плечами.
— У меня не было времени разглядеть его. Я был так удивлен, встретив ее в столь поздний час и в таком месте… И все-таки мне кажется, что это был довольно молодой человек и довольно высокий…
— Это здесь, — говорит мне Фернайбранка, указывая пальцем на низкую дверь, к которой спускаются четыре степени.
Оттуда доносится музыка и приглушенный звук голосов. Над дверью светящаяся вывеска изображает стилизованную дудочку. Сверху надпись неоновыми буквами «Золоченая».
— Что это за бордель?
— Ммм, не дерьмовей, чем остальные. Здесь всех понемногу: туристов, молодых местных шалопаев.
Он показывает мне целый ряд дешевых мотоциклов у стены бара.
— Уголовники?
— И они тоже, но ведут себя тихо.
Мы заходим внутрь. Дым — столбом. Ни один шахтер не согласился бы спуститься сюда и за десять кусков.
Аппарат Хай Фи изрыгает истеричную музыку. Все вибрирует. На площадке величиной с почтовую марку трутся несколько пар, дающие друг другу обещания, которые уже начали исполнять. Мы подваливаем к стойке бара. Несколько типов, приятных на вид, как гнойный лишай, расступаются, давая нам пройти. Думаю, что комиссара знают здесь, как отлупленного (однажды так уже сказал Берю).
Жуликоватый халдей заговорщически подмигивает ему.
— Здравствуйте, какой приятный сюрприз… Как всегда, полтинник для поднятия духа?
Фернайбранка слегка краснеет от присутствия рядом с ним знаменитого Сан-Антонио, к которому относится как к почтенному отцу семейства.
— Разве что для поднятия духа, — соглашается Казимир. Он делает знак бармену. — Есть разговор, Виктор.
Виктор безрадостно повинуется. Видно, что он стучит в легавку, и, наверное, активно, но не любит делать это на виду у всех. Он наливает нам два «старперманьяка» (каламбур Берюрье, который я доверяю вам расшифровать самим) и подходит к нам, почесывая затылок.
— Да?