— И с Арлановым сталкивались?
— Бог миловал… Но про некоторые его похождения слышал. И никакой скорби по случаю его безвременной кончины не испытываю.
— Теперь понятно, почему вы всячески отстраняетесь от этого расследования.
— Очень хорошо, что тебе все понятно! — зло выкрикнул Бобров.
— Ты представитель нового поколения, у тебя независимый взгляд — вот и давай, разбирайся. Изучай явление! Пригодится… Может, оно еще к старому вернется. Будешь по крайней мере знать, как себя вести…
Клавдия Ивановна встретила Ладушкина как старого знакомого:
— Заходи, Коля… Обедать будешь?
Спасибо, я сыт, — уводя глаза в сторону, ответил студент: жрать ему хотелось дико. — Я вам справку от медэксперта принес, можете хоронить Василия Сергеевича.
Арланова мелко покивала головой, всхлипнула.
— А где Алексей Васильевич?
— Он в магазин пошел. Сейчас вернется.
Ладушкин, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал:
— Клавдия Ивановна, мы продолжаем дознание по факту гибели вашего супруга. Помогите мне…
— Ох, ни к чему теперь все это, — обреченно махнула рукой вдова. — Да и чем я могу вам помочь?
— Мне нужны подробности жизни Василия Сергеевича. И еще: где находился этот партийный центр, куда он ходил в последнее время?
Клавдия Ивановна прошаркала в кабинет мужа и вскоре вышла оттуда, держа в руке небольшую красную книжицу.
— Вот. Это учетная карточка члена КПСС. Тут вся его биография расписана. — Она открыла титульную корочку и показала: — А здесь карандашом — видите? — записан телефон. Они где-то в клубе помещение арендуют…
В большой комнате стояли ряды длинных скамеек. На стенах висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина. В углу за письменным столом сидел мужчина лет сорока. У него было суровое, волевое лицо, холодные голубые глаза, бескровные прямые губы.
— Я — Ладушкин, из прокуратуры, — чуть дрогнувшим голосом сказал Коля.
— Да. Мне звонили. Я специально вас жду. — Мужчина встал, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку: — Якушев, Михаил Алексеевич. Первый секретарь комитета… Пожалуйста, располагайтесь. Что вас интересует?
Ладушкин примостился на краешке стула, достал блокнот.
— Скажите, вы знали Василия Сергеевича Арланова?
— Да, — сухо кивнул Якушев.
— Вам известно, что он погиб?
И снова короткий, как выстрел, ответ:
— Да.
— Что вы можете сказать по этому поводу?
Губы «первого секретаря» изогнулись. Он криво усмехнулся и кротко произнес:
— Ничего не могу. И не хочу. Я буду только отвечать на ваши вопросы. И прошу понять меня правильно. Я сейчас представляю партию, которая находится в оппозиции к официальным властям, партию оплеванную, заулюлюканную. Любая моя ошибка неизбежно скажется на всем движении. Я обязан об этом думать.
Ладушкин немного растерялся, но потом сообразил, что, с точки зрения права, эта позиция безукоризненна. Коля хмыкнул, почесал затылок и ринулся в бой.
— У вас были контакты с Арлановым?
— Да…
— Когда встречались в последний раз?
— В прошлую субботу.
Ладушкин аж подскочил на своем месте.
— То есть в день убийства?
Якушев побледнел.
— Вы сказали «убийства»?
— Извините, гибели…
«Первый секретарь» осуждающе покачал головой:
— Прошу вас юридически четко формулировать вопросы.
Коля смутился, покраснел, снова пробормотал:
— Извините… — Обдумывая ситуацию, он несколько минут молчал, потом, стараясь говорить строго и спокойно, спросил: Где вы встречались с Василием Сергеевичем Арлановым в прошлую субботу?
— Здесь, в помещении комитета.
— В котором часу?
— В десять… Беседа проходила около часа.
— Были свидетели вашей встречи?
— Нет. Арланов сам попросил назначить ему аудиенцию в это время, чтобы поговорить наедине.
— О чем была беседа?
Якушев недовольно поморщился:
— Это имеет отношение к делу?
— Да…
— Ну, хорошо. — «Первый секретарь» встал, прошелся по своей резиденции, наконец остановился напротив Ладушкина и тихо сказал: — Арланов предлагал объединить усилия старых сторонников КПСС и нашего движения.
— И что вы ответили?
— Решительным отказом.
— Почему?
— Потому что эти «старые сторонники», которые, по сути, никогда не были коммунистами, и погубили одну из самых гениальных идей в истории человечества. То есть, конечно, не погубили. А весьма основательно опорочили.
— Какую идею?
Якушев впервые улыбнулся и дружелюбно спросил: