«Что за черт! Неужели слежка? — подумал Корнилов. — Или мне мерещатся детективные сюжеты? Может, приехали с аппаратурой? И ночевали у меня под боком? Слушали наши разговоры?»
Он пожалел, что не имеет ни радиотелефона, ни пейджера, по которым легко было бы предупредить Алабина. У него не было даже обычного телефона, и для того чтобы позвонить, Корнилову предстояло идти на почту в Рождествено. Но это позже. Почта откроется только в девять. Нестерпимое чувство полной беспомощности охватило его. Если бы под рукой оказался велосипед, Корнилов вскочил бы на него и поехал звонить за добрый десяток километров на станцию Сиверская. По крайней мере, он оказался бы радом с телефоном как раз к тому моменту, когда Алабин приедет домой.
Игорь Васильевич с силой пнул брошенную каким-то оболтусом банку из-под заморского пива и пошел в дом. Лег в теплую постель, но заснуть не мог. Лежал, прислушиваясь как распеваются после сна птицы, как шумит вода на плотине ГЭС и думал о Василии.
Алабин теперь один из самых опытных розыскников в Управлении. В каких только передрягах не побывал, сумеет за себя постоять.
Он и приехал настороженный, внимательный: прямо-таки, как волк на линии флажков. Если эти двое на иномарке по его душу, какие-нибудь бойцы, потревоженного подполковником мафиози — ничего у них не получится. Ошиблись в выборе мишени. Через десять минут Алабин их засечет. Но лучше бы ему, Корнилову, его предупредить. Или быть рядом с Василием.
Он вдруг остро, пронзительно остро, почувствовал свою неприкаянность, состояние человека оставленного на обочине. Внезапно нахлынувшая тоска, казалось, вот-вот раздавит его. Расплющит. Неужели все уже позади? Насыщенные событиями дни, ночные облавы, разработка сложных операций, иногда успешных, а бывало и провальных. Но всегда — и в победах, и в поражениях — рядом были товарищи. Он знал, что нужен им. И сам без их поддержки не мог бы проработать и дня. Теперь он один. «Неужели всю оставшуюся жизнь проторчу здесь на даче, часами простаивая с удочкой у реки? — думал он почти с отчаянием — Включать по вечерам телевизор только затем, чтобы через пять минут с раздражением его выключить!»
Бывали периоды, когда Корнилов месяцами не мог смотреть даже новости — его мутило or всей этой лжи, которую все телевизионные каналы обрушивали на телезрителей. Даже книг он читал мало — не мог сосредоточиться, смириться с мыслью, что все когда-нибудь кончается.
Сейчас, подумав о том, что один из самых любимых его учеников, Алабин, возможно рискует жизнью, Корнилов позавидовал ему.
Когда Игорь Васильевич состоял при должности, начальство не однажды бранило его за личное участие даже в рядовых операциях. «Ну, чего ты поехал на задержание этого психа? Не по твоим масштабам дело!» — не однажды выговаривал ему начальник Главного Управления. Но у Корнилова было свое понимание «масштаба». Он старался участвовать не в громких операциях, которые, казалось бы, должен возглавить по должности, а в особо опасных, связанных с максимальным риском для его сотрудников. Корнилов, не без тайного самодовольства, считал, что при его опыте, этот риск можно свести к минимуму.
Пестрый дятел вдруг уселся на подоконник, покивал головой, примериваясь, — Корнилову почудилось, что гладкая, нарядная птица поздоровалась с ним — и выдал такую громкую очередь, что зазвенели стекла. На минуту или на две дятел замер, только агатовые глаза поблескивали. И снова забарабанил по раме.
«Чего ты там нашел, дурень? — прошептал Корнилов. — Дом развалишь!» И уснул.
Сомнения частного сыщика
Случается, что принять окончательное решение по важному делу, человеку помогает совсем незначительное обстоятельство: улыбка незнакомой девушки за окном троллейбуса, глоток хорошего коньяка, несколько строчек из стихотворения любимого поэта. Нечто подобное произошло и с Владимиром Фризе.
Вполне приличный аванс, карточка «Америкен экспресс», фото Вильгельма Кюна и паспорт на имя гражданина Германии Зандермана уже покоились у него в кармане, но червячок сомнения уже точил и точил ему душу. Не лежало сердцу к этому делу. И по мере удаления от офиса, в котором Фризе подписал с Хиндеманом соглашение, его решимость броситься на поиски пропавшего немца все убывала и убывала. Впору было заворачивать оглобли и возвращать аванс.
Придя домой, Фризе включил телевизор и несколько минут отрешенно глядел на экран, ломая голову над тем, под каким благовидным предлогом это лучше сделать. И вдруг увидел сюжет о Петербурге. Увидел широкую полноводную Неву, сфинксов на пустынной утренней набережной, тихие линии Васильевского острова и даже старинные дома, когда-то принадлежавшие предкам. Это был хороший знак.