Свою секретную формулу Волков не раскрывал никому, оберегал ее от чужих взглядов, как пиковая дама тайну трех выигрышных карт. И вот вдруг обстоятельства сложились так, что приходится рисковать и ставить на одну карту.
Слушая Немцева, Волков испытывал сложные чувства. С одной стороны, ему доставляло тайное удовольствие видеть, как задницу губернатора припекает открытое пламя. С другой он прекрасно понимал, что от огня может заняться дом и крыша рухнет не только на башку Немцева, а разом придавит всю команду.
— Леонид Викторович, — Волков удрученно вздохнул, — я прекрасно отдаю себе отчет во всем.
— Отчеты, милейший Корней Назарович, это бюрократия. Сейчас нужны действия.
— Я понимаю.
— Это хорошо. И все же изложу свое непросвещенное мнение. Во что сразу превратится процесс Усачевых?
«Ловко, — подумал Волков. — Не процесс Игоря Немцева, подлеца и убийцы, а его жертв — Усачевых. Ловко».
— Он, — продолжал губернатор, — сразу станет ареной клеветы на власть, на демократию. Любая сволочь постарается опорочить всех нас. Не думай, что я спасаю собственную шкуру. Я уже во как наелся властью…
«И наворовал», — раздраженно подумал Волков, но промолчал, сохраняя на лице выражение особого внимания к тому, что говорил глава областной администрации.
— Меня заботит общее положение. В том числе и твое. Тебя кто сюда назначил? Генерал-прокурор…
— Генеральный прокурор, — осторожно подсказал Волков, не столько из стремления поправить Немцева, который явно с умыслом допустил оговорку, сколько из желания показать свою внимательность ко всему, что говорил губернатор.
— Какая разница? — Немцев окрысился. — Ты же понимаешь о ком я. Главное в этом. — Он задохнулся и замолчал, стараясь отдышаться. Когда дыхание пришло в норму, продолжил, будто начал с новой строки. — Тебя генеральный. Его самого — президент страны. Образуется единая неразрывная цепочка связей. Теперь прикинь, что будет, если разорвать хотя бы одно звено.
— Леонид Викторович, вы прекрасно понимаете — мы сделаем дело. Но не дай Бог дойдет слух до прессы. Вы сами только что говорили о демократии. Хорошо, я понимаю. Только кто распустил этих писак, как не мы сами?
— Зря ты так, писаки прекрасно знают, где кричать, а когда язык надо заткнуть в задницу.
— Что-то этого не замечал.
— Значит невнимательно следишь. Вон на Дальнем Востоке президент подменил губернатора генералом НКВД.
— ФСБ, — снова счел нужным подсказать Волков.
— Перестань! Что ты к мелочам цепляешься, юрист хренов. — Даже такие мелкие возражения раздражали Немцева. — Главное видеть надо. Главное. А оно в том, что никто в прессе не пишет, что возвращается сталинская практика, когда безопасность стояла выше гражданской власти. Выходит, знают писатели, когда не стоит гавкать на папу с мамой.
— Есть еще суд, Леонид Викторович. Он опасен не менее прессы. Если процесс попадет в руки такой бабы как Жаркова…
— Вот и давай подумай, как сделать, чтобы он не попал в ее руки. Нам надо распределить силы. Рылов обеспечит всю милицейскую сторону. Я возьму на себя прессу. Если надо, заставлю заткнуться. Твое дело — следствие и суд. Главное — избежать огласки…
Немцев приехал домой в неурочное время — на два часа раньше, чем обычно являлся к обеду. Его никто не ждал. Быстрым шагом, распахивая двери пинками ноги, он прошел в гостиную. Жена и ее подруга — Лия Марковна Липкина — сидели в креслах у маленького столика на колесах, вели беседу и маленькими глотками попивали кофе. Судя по пустой бутылке, стоявшей на подносе и двум рюмкам, обе дамы уже продегустировали обожаемый ими ликер и теперь купались в теплых волнах хмельного блаженства.
Пройдя решительным шагом к столу, ни с кем не здороваясь, Немцев взял бутылку двумя руками, как берут ее следователи — за обрез горлышка и уголок донышка, — чтобы не оставлять собственных отпечатков и не смазать чужих. Посмотрел на свет, брезгливо поморщился.
— Квакнули, кумушки?
Ангелина Михайловна, пылая возмущением, деланным или искренним было трудно понять, вскочила с кресла.
— Леонид! Что с тобой?! Ты бы для начала хоть поздоровался с Лией Марковной…
Супруга никогда не стеснялась учить мужа хорошим манерам.
Немцев со злостью швырнул бутылку на столик. Она покатилась, расплескав остатки зеленой жидкости. По пути сбила кофейную чашечку из любимого сервиза хозяйки. Чашечка свалилась на пол, звякнула и раскололась.