Ручкин понимал, что больших надежд на встречу возлагать не приходилось. Сазонов, конечно же, его примет, но станет ли разговаривать на нужную тему еще неизвестно.
Бывшего и настоящего начальников уже ничто не связывало, кроме воспоминаний, а этого для откровенной беседы слишком мало.
Ручкин знал, что развести людей в стороны, противопоставить друг другу совсем не трудно. Важно одному из них дать право говорить, другому «нельзя».
Можно взять двух братьев-близнецов, надеть на одного форму милиции, дать в руки резиновую палку, а второго оставить в первобытном гражданском состоянии — и братья разделены.
Стоит гражданскому брату, которому не платят зарплату уже полгода выйти на демонстрацию с требованием вернуть заработанные деньги, как дорогу перегородит тот брат, что в форме. Ему тоже не платят вовремя, но права «не пущать» он не лишен и этого уже хватит.
Скажет милицейский брат гражданскому государственное слово «запрещено»; и не пропустит куда тот хотел дойти, а станет упрямиться — пресечет. Во имя демократии и прав человека.
Ручкин подъехал к райотделу, но как оказалось — зря. Молодой милиционер, серьезный и строгий, подошел к нему, помахивая полосатым жезлом. Судя по всему, он готов был сказать нечто нелицеприятное, но увидев пожилого человека, снизошел до обычного разговора.
— Стоянка только для служебных машн. Попрошу уехать.
Возражать Ручкин не стал — сержант был при исполнении и поэтому имел право сказать: «Нельзя». Он отогнал машину подальше, приткнул возле аптеки и пешком вернулся туда, куда ему не разрешили подъехать с шиком.
Кабинет начальника Лужнецкого райотдела милиции по всем канонам карточного гадания должен быть отнесен к категории казенного дома. И в самом деле — окна широкие, светлые, но на них решетки, как напоминание о прошлом для всех отбывших срок и вышедших на свободу и как намек на будущее для тех кто только что взят и должен сесть. Дверь обита железом, на ней засов толщиной в детскую руку. Закрываясь, металл лязгает, затвор — гремит, войдешь и думай — выйдешь отсюда своим ходом или увезут тебя по другому адресу на «воронке».
Став начальником отделения, подполковник Тимофей Сазонов пытался очеловечить свой кабинет. Он принес сюда из дому цветы в горшках и клетку с волнистыми попугайчиками. Но двое сотрудников в тот же день посоветовали новому шефу:
— Унесите ее назад, товарищ подполковник. И на окне решетка, и птицы в клетке. Не очень это… Вообще-то ничего, но для милиции…» Пришлось клетку унести.
Когда Ручкин вошел в кабинет, Сазонов встал, хотя из-за стола не вышел.
— Здравия желаю, Тимофей Григорьевич.
— Рад тебя видеть, Василий Иванович. Проходи, садись.
Сазонов показал рукой на стул и тут же сел, не подав руки посетителю. Ручкин понял — стол, как баррикада, уже отгородил от него бывшего товарища. Они стояли по ее разные стороны. И по этой причине опасности, которые их подстерегали, не были общими. У каждого имелась своя.
Если честно, то став начальником, Сазонов стал побаиваться старых товарищей, выступавших в роли просителей, и старался держаться от них подальше. Он по опыту знал, что большинство людей вспоминают о старых знакомых, если те достигли в жизни каких-то высот и стараются заполучить от них хоть что-то, как говорят — по блату. Сазонов не принял бы и Ручкина, но постеснялся: это сразу могло стать темой для разговоров в отделе. Подчиненные быстро замечают, когда их начальник перестает быть доступным и начинает не узнавать тех кому несколько раньше отдавал честь.
— Как вы тут живете, Тимофей Григорьевич? — Как вежливый гость Ручкин начал издалека.
Но Сазонову всякие «трали-вали», все разговорчики вокруг да около — нож острый. Его кабинет — конвейер. Здесь сотрудникам втыкают за нерадение, благодарят за подвиги, выслушивают жалобы посетителей и принимают решения: «отказать», бывает, хотя и реже — «удовлетворить».
— Так что у тебя, Василий Иванович?
— Хотел поинтересоваться, в чем обвиняют Вадима Васильева. Сразу скажу — он мой племянник.
— Вадима Васильева? — На лице Сазонова обозначилось недоумение. Насколько понял Ручкин — абсолютно искреннее.
Сазонов перевернул несколько листков настольного календаря, подумал, вспоминая.
— Нет, Василий Иванович, такого дела у нас нет…
— Оно связано с убийством Усачевых в Лужках.
— Тем более. — Сазонов оживился. — Дело Усачевых у нас изъяла область. У меня по нему ничего не осталось.