Собираясь посетить сборный пункт, Ручкин прихватил с собой соседа— Николая Ильича Булкина. Сопровождающий потребовался по самой простой причине: по сценарию развития действа могла возникнуть необходимость выпить. Ручкин, как соперник зеленого змия, сошел с дистанции по возрасту, а Булкин, как более молодой игрок в литрбол еще мог состязаться с соперниками любой весовой категории. Он и должен был взять дело Ручкина на себя.
Добравшись до контрольно-пропускного пункта, Ручкин спросил караульного:
— Кто сегодня дежурит?
Была суббота и оставалась надежда, что в выходной день нести службу назначили не офицера, а кого-то чином пониже.
Предположение оправдалось.
— Прапорщик Тишков, — сообщил солдат.
— Покличь его, сынок, — попросил Ручкин и подал служимому батончик «баунти» — райского заморского наслаждения. — Пусть выйдет к нам.
Лицо у прапорщика Тишкова круглое, насыщенное свекольными цветами. Гуще всего краска легла на щеки и нос, мясистый, рыхлый. Из-под припухших век с белыми ресницами настороженно, как мыши из норки, поглядывали хитрые быстрые глаза.
— Справок не даем.
Прапорщик немногословен, строг, власть свою ценит и задарма не перегнется.
Ручкин со вздохом сожаления раскрыл портфель. Сунул руку внутрь, извлек на свет бутылку водки «Абсолют». Посмотрел на нее жадным взглядом, протянул Булкину.
— Надо же, Коля, придется пить из горла. Тутошний командир строгий, на тару скуповат.
Прапорщик чуть не задохнулся от разочарования: надо же — какого маху он дал! Надо же так лажануться! Приличных мужиков принял за фраеров, которые добиваются поблажки сынкам.
Теперь закосить от армейской службы стало общим правилом. А ведь какой шанс был поправить здоровье. Ну, тупая башка! И но всем опять же виноваты проклятые бабы. Только они! Всю ночь перед дежурством Тишков прокантовался у посудомойки Любки Варюхиной. Мужик он в самом соку, сила по жилам бродит, а жена умотала в деревню к теще, теперь что без нее мужику помирать от большого хотения?
А Варюхииа — подарок не каждому. Мясистая, до веселья охочая. Осушить бутылочку, потискаться, покататься на простынях — готова за милую душу. Потому все было с ней по полной программе. Усидели кило водочки на двоих. Потом спортивная гребля. Три заплыва на время: кто кого пересилит. Любка, сука, здоровая. Сколько сил оттянула — подумать только…
— Мужики… — Голос Тишкова уже не командный, а чисто апостольский — благость и примирение в каждом звуке. — Вы того, не в обиду. Не понял сразу. Думал, проверка какая. На вшивость… — Прапорщик уже шутил. — Сами знаете: голова — во! — Прапорщик двумя руками разметил огромную сферу вокруг и без того большой фуражки. — И трещит, как кирпич.
По цвету лица, по заплывшим мышиным глазкам определить причину, вызвавшую расширение головы и превращения ее в кирпич, труда не составило.
— Какая обида! — голос Ручкина тек ласковой освежающей струей, обещая служивому облегчение житейских страданий.
— Я сейчас…
Тишков метнулся в проходную и тут же выскочил оттуда с тремя алюминиевыми кружками в руках.
— Ребята, во, держите…
Ручкин сразу оценил изменение в обращении. «Мужики» с которого прапорщик начал — это тоже по-свойски, но в то же время достаточно отчужденно: хоть и одно племя, но каждый сам по себе, на своей ступеньке. «Ребята» — уже почти кореша, свои в доску: с ними разливаем из одного пузыря на троих, с ними пьем — душа в душу.
Бутылка, возбуждая и без того окаянную жажду, смачно булькала. Потом они сдвинули кружки. Алюминий глухо звякнул. И снова забулькало — на этот раз жидкость перетекала из тары в глотки.
Тишков выпил и какое-то время стоял, обалдело прижмурив глаза: вот, зараза! И кто ее такую придуман ублажать христианские души?! Надо же было так умно соединить в одном продукте небесную благодать и палящий жар пекла, слить в одну каплю и рай и ад!
— Может, еще? — Ручкин спросил Булкина, будто путник, искавший нужную улицу в незнакомом городе. — Как ты?
Тишков мгновенно открыл глаза. Они у него заметно расширились и заблестели.
— Ребята! Мы чо стоим? У меня тут есть где присесть. В конце-концов, не бездомные… Вот так.
И вот они уже за бетонной оградой, которая призвана изолировать мир вооруженных защитников рыночной экономики от соблазнов рынка.
В тени пыльного тополя размещался небольшой навес, под ним стол и деревянные скамейки вокруг стола. Они надежно вкопаны в землю, чтобы ничья хозяйственная рука не пожелала их в темную пору суток социализнуть. Забор, конечно, в гарнизоне есть, но разве он от соблазнов оберегает?