Лера испуганно отшатнулась. На мгновение глаза её встретились с глазами цыганки, и ей показалось, что она падает в пропасть. Глаза не были страшными, вовсе нет, они были яркими и блестящими, большими, обрамлёнными длинными густыми ресницами. Но почему-то они буквально парализовали девушку. Она даже забыла, где находится и зачем сюда пришла.
— Давай ручку, давай, не бойся, денег не прошу, золота не прошу, сама за решёткой сижу, плохого тебе не сделаю…
Голос цыганки, бормотавшей свою скороговорку, доносился словно издалека.
— Валерия Геннадьевна! — раздалось прямо у неё над ухом. Лера очнулась.
— А? Что?
Мужчина, который привёз её в милицию и которого звали Владимиром, стоял рядом и крепко держал Леру за плечо.
— Валерия Геннадьевна, идите со мной, — строго и отчётливо произнёс он.
Лера послушно поднялась следом за ним на второй этаж. Ноги были как ватные, перед глазами всё плыло. В маленьком кабинете, где уже сидели два человека, Владимир помог ей снять шубку и усадил за стол.
— Никогда бы не подумал, что вы так легко поддаётесь внушению, — с улыбкой сказал он. — На будущее имейте в виду, вам нужно цыганок обходить за три километра, а лучше — за пять. Они вас обдерут как липку, а вы и заметить не успеете. Зема только начала с вами разговаривать, а вы уже поплыли. Через полминуты вы бы догола разделись и потом долго удивлялись бы, что это такое с вами произошло.
— Ничего я не внушаемая, — сердито ответила Лера. — Просто у меня был тяжёлый день, я устала, а тут ещё сумочку украли, я перенервничала. Я цыганок не боюсь.
— Не обманывайте себя, — вступил в разговор один из незнакомых ей мужчин, — усталость не имеет к этому отношения. Это особенности психики, природные особенности, они или есть — или их нет, а усталость может только сделать их более или менее острыми. Вы поддаётесь внушению, это совершенно очевидно, поэтому вам следует быть более внимательной, только и всего. Если бы вы знали, сколько обобранных цыганами людей к нам сюда приходит! И люди-то всё приличные, образованные, интеллигентные, не какие-нибудь там недоумки. Доценты, профессора. Кстати, должен вам заметить, что большинство людей поддаётся внушению, а вот тех, кто не поддаётся совсем, очень мало. Так что не думайте, будто с вами что-то не в порядке.
Это Лере совсем не понравилось. Она такая как все? Ещё чего не хватало! Никогда и ни в чём она не будет такой, как все. Никогда и ни в чём. Вот кончится вся эта тягомотина с сумкой, она вернётся домой, возьмёт книги по психологии и психиатрии и сама займётся изучением проблемы. Если окажется, что она действительно внушаемая, она переделает себя. Если нельзя переделать, то можно по крайней мере научиться вести себя так, чтобы все думали, будто она внушению не поддаётся. Никогда Лера Немчинова не будет принадлежать к большинству. Потому что большинство — это народ, а народ — это быдло, в этом Лера была убеждена твёрдо, даже не подозревая, насколько безнравственна такая мысль. А она всегда и во всём будет особенной, неповторимой, единственной.
— Ладно, начнём, помолясь, — вздохнул Владимир. — Саша, доставай бланки, будем оформлять.
Сашей звали как раз того сотрудника, который только что объяснял Лере насчёт цыганок. Он достал из ящика стола какие-то бланки и стал задавать вопросы. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, адрес, место учёбы…
— Теперь описываем содержимое сумочки. Кстати, сама сумочка сколько стоит?
— Она дорогая, — с вызовом ответила Лера, которую вся ситуация стала уже раздражать.
— Я вижу, — усмехнулся Саша. — «Мандарина Дак» — фирма не из дешёвых. Чек не сохранился?
— Нет, конечно. Я же не знала, что понадобится.
— Ладно, не страшно, можно запрос сделать в фирменный магазин, они скажут цену. Дальше пошли. Паспорт, он, к сожалению, продажной цены не имеет. Очки солнцезащитные фирмы «Кристиан Диор», ну эти уж точно стоят не меньше миллиона. Правильно?
— Миллион двести, — сказала она сухо.
— Отлично, так и запишем. Ещё одни очки, со светлыми стёклами. Оправа… сейчас посмотрим… так, фирмы «Карл Лагерфельд». Эти, наверное, ещё дороже?
— Полтора, — коротко бросила Лера, с ужасом думая о том, что если они будут оценивать стоимость каждого предмета в её сумочке, то процедура займёт уйму времени. Это её никак не устраивало, потому что дядя Слава сказал, когда она с ним разговаривала по телефону после неудачной попытки сдать зачёт, чтобы она вечером позвонила Игорю. «Позвонила» в этом случае означало, что ей, скорее всего, разрешат прийти. Игорь ждёт её, она ему нужна, а ей приходится сидеть в этом вонючем отделении и вспоминать, что сколько стоит. Чего ради? Кроме того, её слегка грызло чувство некоей неловкости перед этими скромно одетыми милиционерами каждый раз, когда приходилось называть отнюдь не маленькую цену того или иного предмета.
— Набор косметики фирмы… фирмы «Макс Фактор». Сколько он стоит?
— Я не помню, — быстро ответила Лера. — Недорого. И потом, я его давно покупала.
Ей хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и она уже готова была утверждать, что всё её имущество не стоит и трёх рублей.
— Ладно, — снова покладисто откликнулся Саша, — уточним. Кошелёк из кожзаменителя красного цвета…
Она открыла уже рот, чтобы поправить его, потому что кошелёк был не из кожзаменителя, а из самой что ни есть натуральной кожи, причём очень дорогой, но остановилась. Незачем затягивать процедуру. Что толку устанавливать правильную цену? Вещи ей вернут, а какой там будет «объём вменения» — ей наплевать.
— Деньги в размере… раз, два, три… — он начал методично пересчитывать купюры, — в размере шестисот восьмидесяти семи тысяч пятисот рублей. Ничего себе живут современные студенты! Так, это купюры. Сейчас посчитаем монетки.
Саша щёлкнул замком на том отделении кошелька, где хранились монеты, и на стол вместе с металлическими деньгами выпало кольцо.
— Ого! Кольцо в кошельке носите? Почему не на руке? — спросил он.
— Я в анатомичке занималась, там нужно перчатки надевать, а кольцо мешает, — объяснила Лера. — Оно дешёвое, это стекляшка.
— В кошельке почти миллион, а на руке стекляшка, — недоверчиво покачал головой Владимир, хранивший до этого полное молчание. — Дай-ка взглянуть, Саня.
Он взял кольцо и поднёс его поближе к свету.
— В первый раз вижу, чтобы на стекляшке делали огранку «эмеральд». И играет отлично. Нет, Валерия Геннадьевна, не стекляшка это, а бриллиант. А лгать нехорошо. Зачем же вы так?
— Мне надоело всё это, — с вызовом заявила Лера, — вот и соврала, чтобы побыстрее закончить. Подумаешь! Можете написать в своём дурацком протоколе, что украденное имущество оценивается в сто рублей, и отпустите меня. Я ни на что не претендую.
— Мне это нравится, — внезапно подал голос третий сотрудник, который пока в разговоре не участвовал, — мадам ни на что не претендует. А на что вы, уважаемая, вообще можете в этой ситуации претендовать? Не надо делать нам одолжения, мы, между прочим, поймали вора, который вас обокрал, а могли бы и не поймать. Вам хочется побыстрее отсюда уйти, у вас дела, вы торопитесь, а представьте себе на минутку, что вор ушёл с вашей сумочкой, и вам пришлось бы просиживать часами и сутками под дверьми разных кабинетов, восстанавливая свои украденные документы. Вы знаете, какие очереди в паспортный стол? А со сберкнижками вы вообще намучаетесь не один месяц, банк — это не милиция.
— Тише, Витя,— успокаивающе сказал Владимир, — тормози, не наезжай на девушку. Прояви снисходительность, она действительно перенервничала. А вам, Валерия Геннадьевна, я вот что скажу. Мы, конечно, можем написать в протоколе всё, что угодно, в том числе и то, что похищенное у вас имущество не стоит ломаного гроша, а в кошельке было две копейки. И поскольку то, что у вас взяли, никакой цены не имеет, вора можно отпустить за малозначительностью содеянного. Ну вот как будто бы он коробок спичек спёр. И завтра этот милый человек снова выйдет на промысел. Вы, я смотрю, не очень-то испугались потери, видно, деньги в сумочке у вас не последние и без куска хлеба вы не останетесь. А что, если следующей жертвой окажется пенсионерка, у которой после кражи не останется ни рубля? Вам её не жалко? Вы, конечно, можете мне возразить, что этот вор — не единственный во всей Москве, их по городу десятки тысяч бегает, и будете правы. Пенсионерку и без него есть кому обокрасть. Но если мы все будем так относиться к преступникам, то на улицу выйти будет невозможно. В самом деле, какой смысл вообще ловить преступников, если всех всё равно не переловишь, верно? Пусть себе грабят, насилуют, убивают. Вас не смущает такая логика?