Лариса снова умолкла, на этот раз вырисовываемые ею узоры были сложнее и затейливее.
— Мне не нужно было приезжать сюда, — сказала она удручённо.
— Да почему же? Что плохого в том, что ты приехала?
— Понимаешь, у меня была надежда. Пусть глупая, пусть детская, но надежда на то, что есть место, где всё хорошо. Просто отлично. Ведь какая у нас в городе жизнь? Работы нет, все, кто может, копаются на своих огородах, чтобы как-то прожить. В магазинах, конечно, есть всё, что нужно, даже импортное, но ведь нет денег, чтобы это купить, потому что почти всему городу не платят зарплату. Город существует вокруг завода, больше половины жителей на этом заводе работают, поэтому когда заводу нечем платить зарплату, всё население это чувствует на своём кармане. А раз нет доходов, то нет и налогов, город содержать не на что, учителя без зарплаты, врачи без зарплаты, улицы жуткие — ты бы их видела, Настя! Летом без резиновых сапог не пройдёшь, даже босоножки надеть некуда, а ведь люди хотят быть красивыми. Нищета эта проклятая всех заела, дома ветшают, люди стали угрюмые и злые. Но я всегда знала, что есть Москва, есть место, где для всех найдётся работа, прекрасный большой город, чистый и красивый. И если мне станет совсем невмоготу в моём провинциальном уголке, я рвану сюда, к тёте Наде и дяде Лёне, они приютят меня на первое время, я сумею быстро найти работу и встать на ноги. Это была надежда, единственная моя надежда, и она меня поддерживала. Она помогала мне терпеть, понимаешь? Может быть, я никогда бы и не решилась ехать в Москву, может, так до самой смерти и прокуковала бы в своей деревне, но человеку ведь нужна надежда, он не может без неё жить. А теперь я увидела Москву своими глазами и поняла, что никакой надежды у меня нет. Я просто не смогу здесь существовать.
Губы её дрогнули, одна предательская слезинка скатилась по нежной щеке. Настя ласково погладила племянницу по голове.
— Ну, не надо так драматизировать, мы же живём здесь — и ничего. И ты сможешь, если захочешь.
— Ты ничего не поняла! — с горячностью воскликнула девушка. — Я, конечно, смогу здесь жить, я смогу жить где угодно, хоть в свинарнике, если надо. Но я не хочу здесь жить, не хочу! Я не хочу жить по вашим правилам, когда в каждом человеке нужно подозревать обманщика, когда нельзя никого искренне пожалеть без риска, что тебя облапошат и будут над тобой смеяться. Я не хочу жить среди наркоманов и бандитов, среди мошенников и аферистов. И если мне скажут: «У меня умер ребёнок, помоги собрать деньги на похороны», я с себя последнее сниму и отдам, потому что большего горя, чем смерть ребёнка, нет. Я сделаю это искренне, и я буду от всего сердца жалеть несчастную мать и стараться хоть как-то облегчить её страдания. Но я буду точно знать, что над моей искренностью никто не посмеётся. А у вас же тётки стоят на вокзале с табличкой «Умер ребёнок, помогите на похороны», и дядя Лёня говорит, что это обман. Никто у них не умер, они тоже состоят в организации. И если я дам ей денег, окажусь обманутой. Ваш чудовищный город лишил людей права на нормальные чувства. Вся ваша Москва — один сплошной обман, огромный обман. Это не город и не люди в нём, это иллюзия какой-то жизни, но на самом деле вы все превратились в движущиеся механизмы, лишённые нормальных человеческих переживаний. Я не хочу так жить. Пусть в нищете и грязи, пусть без работы и без денег, но я хочу быть настоящей, а не кукольно-механической.
Лариса вдруг разрыдалась так горько и отчаянно, что Настя и сама чуть не заплакала. Она обняла девушку и стала ласково гладить её по плечам и спине, успокаивая. Конечно, её рассуждения и впечатления не лишены юношеского максимализма, увидев два-три негативных явления, она уже готова распространить их на всё население огромного мегаполиса, сделать далеко идущие выводы и превратить это всё в маленькую трагедию, но в сущности… в сущности… В чём-то она не так уж и не права. Просто Настя не ожидала, что молоденькая провинциалка сумеет увидеть Москву именно такими глазами. Как сильно отличается эта девочка от Леры Немчиновой! Обеим по восемнадцать, но такие они разные.
— Это что такое? — послышался строгий голос отчима. — Почему слёзы? Кто кого обидел?
— Так, лёгкие девичьи страдания, — лицемерно отмахнулась Настя. — Это у нас, у девушек, случается.
— А-а, — понимающе протянул Леонид Петрович, — тогда ладно. Настасья, иди к телефону, тебя твой Коротков добивается.
— Между прочим, мог бы и принести новенькую трубочку, — на ходу заметила Настя, выбираясь из кухни, — зря что ли радиотелефон купили? Гоняешь меня, немощную.
— Иди, иди, — бросил ей вдогонку отчим,— тебе двигаться полезно.
«Интересно, как Коротков догадался, что я у родителей? — подумала она встревоженно. — Неужели он позвонил домой, и ему Лёша сказал? По моим подсчётам, Чистяков уже должен подъезжать сюда, а не сидеть дома. Может, что-то случилось?»
— Ася, докладаю тебе сводку с фронта, — шутливо отрапортовал Юра в трубку.
Она поддержала шутку.
— Ну, докладай, слушаю тебя, майор.
— Кражу мы совершили успешно, всё разыграли как по нотам. Девушка Лера нам пояснила, что искомое ювелирное украшение с бриллиантом ей подарил не кто иной как потерпевший Барсуков Александр.
— Ну слава Богу, — облегчённо вздохнула Настя. — Теперь всё будет просто. Ты Ольшанскому доложился?
— Ну неужели! В первую очередь. Поскольку он ведёт дело об убийстве Барсукова, ему в самый раз пригласить девушку Леру на беседу, официально изъять у неё колечко и предъявить для опознания мужу дамочки, убитой десять лет назад. И самое главное, теперь можно с чистой совестью и ясными глазами разговаривать с дедушкой, которым ты всех нас запугала до полусмерти. Дескать, ваша внучка носит на пальчике «мокрое» колечко и водится с плохими мальчиками, которые ей такие колечки презентуют. Куда, мол, смотрит старшее поколение? И нет ли среди её знакомых ещё каких-нибудь подозрительных личностей?
— Да, — согласилась Настя, — самое главное, у нас есть возможность замкнуть наш интерес к кольцу строго на Барсукова и Леру, ни сном ни духом не давая понять, что мы за всем этим видим ещё и дедушку. Юр, а ты откуда узнал, где меня искать? Ты мне домой звонил?
— А что, нельзя? — ответил он вопросом на вопрос. — Всегда было можно, вроде.
— Значит, Чистяков дома?
— Боюсь, что уже нет, я его у самого порога поймал. По крайней мере, он так заявил. Не отвлекай меня, Аська, у меня и без того с мыслями напряжёнка, а ты меня сбиваешь.
— Извини. Что ты хотел сказать?
— Я хотел сказать, что Барсуков, выходит, всё-таки был связан с криминалитетом, раз получил откуда-то это кольцо.
— Выходит.
Настя разговаривала с Коротковым, выйдя с трубкой в спальню родителей, однако закончив разговор, она заметила, что дверь комнаты открыта и на пороге стоит её племянник. Глаза паренька восторженно блестели.
— А ты с кем разговаривала? — шёпотом спросил он.
— Почему шёпотом? — парировала она. — Говори нормально.
Он откашлялся, и Настя со смехом сообразила, что у него просто настолько дух захватило от подслушанного, что голос сел.
— Ты преступников ловишь, да? — сказал он нормальным голосом.
— Уже нет. Раньше ловила. Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?
— Я случайно. Зашёл, чтобы достать подарок для тебя, а сумка здесь стоит. Настя, а ты про что сейчас разговаривала? Про какого дедушку? Он преступник?
— Он не преступник, а просто дедушка. Любопытство, конечно, не порок…
— Но большое свинство, — уныло закончил племянник детскую поговорку. — Я уже не маленький, а мне ничего рассказывать не хотят.
— Послушай, ты не должен обижаться, — очень серьёзно сказала ему Настя. — Если бы я говорила сейчас о преступниках, то я бы и взрослому человеку ничего не сказала. Ну, ты сам посуди, как можно ловить вора, например, или грабителя, если рассказывать об этом всем подряд. Согласен?