Выбрать главу

Постепенно сквозь эту мысль все-таки пробился голос очкарика:

— Подонки! Они сами не понимают, что создали! Это же ад… А сытые обреченные черти в пижамах, обремененные семьей и долгами, упиваются страданиями гибнущих грешников… на сон грядущий! А там хоть потоп…

Эдди протянул руку к бокалу с коньяком — вернее, хотел протянуть, но не успел, потому что бокал сам скользнул ему в ладонь. Он даже не заметил, как это произошло. «Я сошел с ума», — подумал Эдди. Но тут он вспомнил палившие по сто раз однозарядные гранатометы, свой безошибочный выбор пути в «лабиринте», «линию жизни» Макса…

Они должны были погибнуть. Но они сидят и пьют кофе. Они стали людьми. Или не совсем людьми. Или СОВСЕМ людьми. Кем же они стали?

«Это не ад, — подумал Эдди. — Он не прав. Это чистилище. Не прошел — попал в ад. Прошел — …»

И тут Эдди заметил, что очкарик молчит и грустно смотрит на него.

— Эдди, дружище, — тихо сказал очкарик. — Неужели ты хочешь, чтобы и твои дети становились людьми, только пройдя все восемь кругов подземки?…

МОНСТР

…Мы сидели за столом не более двух часов, но в воздухе уже повисло сизое сигаретное облако, газеты были засыпаны рыбьими костями и чешуей, а в канистрах оставалось не более трех литров пива. Все находились в стадии легкого опьянения, сыпали плоскими шутками и старыми анекдотами, слушая преимущественно самих себя. Из обшарпанных колонок хрипел «ДДТ», на который, кроме меня, никто не обращал внимания. Скука. Пиво, рыба, полузнакомая компания и осточертевшие записи — все то же. Надо было предков не слушать, идти на литературный… Ну, не поступил бы сразу — так отслужил бы и все равно… Предки теперь на два года в Венгрию укатили, а я тут сижу и дурею от скуки…

— Слышь, Серый, что это у тебя за повязка на руке? Металлист, что ли?… Тогда почему клепок нет?

Если бы я еще сам знал, что это за повязка! Ну, была там какая-то родинка, так как в шестнадцать лет перед днем рожденья отец мне эту повязку на руку наложил, так я ее больше и не снимал. Батя, кстати, тоже такую носит. Говорит, наследственное, болезнь, вроде саркомы. Не дай бог на эту родинку свет попадет — все, кранты, помереть можно. Правда, я про такую болезнь ни разу не слышал. Но экспериментов пока не проводил — уж больно у отца глаза тогда серьезные были. И сам повязку никогда не снимает. Даже когда купается. Или на медосмотрах…

— Серега, ты перебрал, что ли?

— Нет, я в норме.

— Тогда давай, колись про повязку.

— Да ничего особенного. Упал в детстве, руку до кости об железяку пропорол. Шрам там жуткий. Лучше и не смотреть.

— Покажи.

— Ты что, шрамов никогда не видел?

— И то правда, Стас, чего ты к человеку пристал?…

— А мне интересно. Что ж это за шрам такой ужасный, что на него и посмотреть-то нельзя?… Под пиво.

Черт бы побрал этого Стаса! Вечно, как напьется, так ему дурь в голову лезет.

— Слышь, Серый, ты меня уважаешь?

Ну вот, началось. Сейчас драться полезет. Не хочу я с ним драться.

— Уважаю.

— Тогда покажи.

— Слушай, Стас, я тебя уважаю, но повязку снимать не буду.

— Почему?

— Ну, повязку разматывать неохота. Да и тебя наизнанку вывернет, если увидишь. Все пиво пропадет.

— Не пропадет. Я еще столько же выпить могу. Показывай.

Тут меня взяла злость.

— Хорошо. Показываю… — и я показал Стасу фигу.

— Ах ты козел! Это ты мне!..

Стас полез через стол, опрокидывая стаканы с пивом, на пол посыпались остатки рыбы, зазвенело разбитое стекло. Сколько раз давал себе слово не пить с малознакомыми людьми! Так этот балбес Колька опять затащил. Теперь в углу помалкивает, пиво сосет…

Стаса ухватили сзади за штаны и стащили обратно на диван. Стас был весь в пиве, в рыбьей чешуе, красный, как рак, и отчаянно ругался. Ему сунули в руки недоеденный хвост — и Стас утих.

— Спасибо, ребята.

— Не за что. А шрам свой мог бы и показать. Может, хоть Стаса стошнило бы…

— Не стошнило бы, — снова подал голос угомонившийся было Стас. — Ну покажь, жалко, что ли?

Он привстал и запустил в меня хвостом.

— И то правда, — отозвался кто-то из угла, — чего ты ломаешься…

Снять, что ли? На секунду. И сразу обратно завяжу. Самому ведь интересно — считай, девять лет не разматывал… Выпитое пиво подталкивало к подвигам.

— Ладно, уговорили. Только на минутку — покажу — и обратно замотаю.

— Об чем разговор!

— Только шрама там нет никакого. Наврал я.

— А черт тебя разберет, когда ты врешь! Показывай.

Я с трудом расстегнул уже основательно приржавевшую застежку (нержавейка, называется!) и стал аккуратно разматывать черную кожаную ленту. Надо будет и вправду заклепок на нее насажать. Пусть думают, что металлист — приставать не будут.

Кожа под повязкой была неестественно белая, в красных прожилках, и совсем без волос. Ну, однако, папа и намотал! Перестраховщик. Вот хохма будет, если там вообще ничего нет. Ладно, посмотрим…

— Что это у тебя, Серый? Татуировка? — все с интересом придвинулись к моей руке. И в самом деле, что это? На месте родинки — две пересекающиеся окружности, диаметром с двухкопеечную монету, перечеркнутые крест-накрест. Откуда…

И тут руку мне словно ожгло огнем. Окружности вспыхнули горячим красным светом, как спираль электроплитки. Нестерпимый жар быстро распространился по всему телу. Перед глазами поплыло, в ушах нарастал звон, окружающее стремительно проваливалось в расплавленную качающуюся пустоту… «Ну вот, предупреждали же!..» — успел подумать я, попытался было отдать приказ несуществующим рукам закрыть проклятую родинку — и это последнее усилие окончательно выбросило меня из реальности…

Мыслю — следовательно, существую. Не мыслю? Следовательно, не существую…

…Тишина. Нет, не совсем тишина. Часы тикают. За окном, в отдалении, прогрохотал трамвай. Стоп. За каким окном?

Лежу на чем-то твердом, наверное, на полу. Очень не хочется открывать глаза. Странно, почему так тихо?

Сквозь ресницы я вижу белый потолок с тонкими витиеватыми трещинками, люстру с одним горящим плафоном… Та же комната. И ничего не болит, даже голова. Может, мне все спьяну привиделось? Так вроде бы не с чего, подумаешь, каких-то три литра «Колоса»…

Подтягиваю ногу, опираясь руками об пол, при этом влезаю во что-то липкое — а, это Стас стакан с пивом разбил, на стекло бы не напороться! — и медленно встаю, поднимая опухшие веки. И тут же хватаюсь рукой за стенку, чтобы не упасть снова.

Возле дивана, обивка которого была разорвана в клочья, лежал окровавленный Стас, неестественно вывернув голову. Живот его был распорот, часть внутренностей вывалилась на паркет. Правая рука была оторвана по локоть, из культяпки еще сочилась кровь, смешиваясь с пивом из раздавленной восьмилитровой канистры. Вот во что я влез…

Из-под обломков стола торчали ноги в кроссовках. Одни ноги, без туловища. На правом «Адидасе» налип рыбий плавник.

Когда меня перестало рвать, я с трудом разогнулся и побрел в прихожую, к телефону. Телефон, к счастью, уцелел. Я переступил через кого-то с огромной рваной раной на спине и взял трубку. И только тут обратил внимание, что повязка по-прежнему аккуратно закрывает предплечье левой руки. Может, я ее действительно не снимал?…

Молоденькому сержанту сразу стало плохо, и пожилой врач из приехавшей с ними "скорой помощи" минут семь приводил его в чувство. Пока они там возились, коренастый капитан с серьезным лицом отвел меня в сторонку и стал задавать вопросы. Я честно удовлетворил его любопытство, умолчав, правда, о случае с повязкой — не хватало еще, чтобы этим заинтересовалась милиция. Внимательно выслушав меня, капитан вместе с очухавшимся сержантом удалился осматривать место происшествия. Бледный сержант предположил возможность пьяной драки, споткнулся о разорванного Стаса и все остальное время угрюмо молчал.