— С удовольствием, — сказала Наташа. — Мне эти «ямбургеры» уже надоели. Зато я нашла такую шикарную пиццерию…
Посмеиваясь, мы обменялись традиционными шутками по этому поводу. Все действительно шло как в старое доброе время.
— Я тоже думаю отвыкнуть от «Макдоналдса», — сказал я. Тем более что собираюсь все бросить и удрать из Москвы. Во-первых, в любом случае в той квартире жить больше не хочу. Во-вторых, в Шатуре явный дефицит компьютерных точек. Ну, а в-третьих… Да ладно, это можно и пропустить.
— Боишься мести Тоциева?
— Нет. Не очень. Соленый, говорят, хорошие против него показания дал — даже первый канал сообщил, что Тоциева могут вообще больше не пустить в Россию. Разумеется, официально на него повесили другие грехи. К тому же он один из приближенных «семьи» старого президента, а их сейчас модно гнобить. Думаю, ему сейчас не до нас будет.
Говоря так, я очень хотел оказаться близким к истине.
— А то смотри, — сказала Наташа, — если что, я бы тоже не стала тут задерживаться.
— Ты ведь тоже под подпиской о невыезде.
— Думаю, это ненадолго. Против нас ничего нет.
— Кроме того, что мы спрятали тело.
— Подписку о невыезде нам повесили только из-за него. Мы еще дешево отделались… Не забудь, кстати, сказать мне спасибо, что я загодя побеспокоилась о хорошем адвокате.
— Конечно, спасибо… Ты вчера у него была? Опять не мог до тебя дозвониться.
Наташа замялась.
— Вообще-то, я была не у адвоката… Знаешь, не хотела тебе говорить, но дело в том, что я все еще официально замужем… Мы несколько раз встречались на днях, но только вчера уладили наконец все разногласия. Теперь я спокойно получу развод. Мне ведь надо устраивать личную жизнь, надеюсь, ты с этим согласен?
— Согласен, конечно… Кто же этот счастливчик?
— Ну, думаю, есть такой… Который знает меня всего ничего, но уже хорошо представляет, что надо делать. В отличие от некоторых, с кем я знакома почти год, но их поведение трудно назвать адекватным… Ладно. Мне пора.
Она встала и подмигнула мне.
— Ты пошутила, наверное?
— Насчет развода?
— Нет, насчет счастливчика, с которым ты знакома всего ничего.
— Как знать… Может, и пошутила. Пока.
— Счастливо.
«Может, и пошутила»… А если даже и нет, что с того? Ну и пусть у меня поведение неадекватное — с ее точки зрения. А если подойти к этому вопросу объективно? Насколько адекватно я себя веду?
Так думал я, глядя на распечатку картины Тамары Зуриной, висящую с недавних пор в подсобке среди рекламных постеров, фотографий киноактеров и спортсменов. На картине был изображен балкончик, весь заставленный цветами, а среди цветов стояла девушка. Девушка поливала цветы и чему-то загадочно улыбалась.
Юрий Невзоров
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ЖАНА ЛАМОНТА
Именно там, на освещенном пятачке арены, когда сотни пар глаз, женских, мужских и детских, были устремлены на нас, я понял смысл равновесия. Равновесия вселенского. Ибо если где-то материи в избытке, то в другой точке реальности существует ее дефицит. Допустим, три ноги у двуногого представителя млекопитающих являются отклонением (аномалией). Это предположение, из которого вытекает, что где-то на земном шаре есть существо (такое же, на первый взгляд, двуногое) с одной ногой. И не может быть такого, что весы, удерживающие равновесие, содрогнутся, начав движение в одну из сторон, и «треноги» заполонят землю. Никогда такого не будет. Весы всегда в напряжении. Показывают одинаковое количество. На определенное число идиотов есть ровно столько же гениев, на каждого альтруиста есть свой эгоист, на интроверта — экстраверт. Счет: ноль — ноль. Или же: миллион на миллион.
Вот он, единственный закон, которому подчиняется все сущее. И понимание его снизошло до меня в тот миг, когда я ощутил себя в перекрестье сотен пар взглядов, чего-то ждущих. А потом меня отвлек мсье Ламонт.
Жан Ламонт, цирковой артист сорока четырех лет от роду, приехал в наш город в рамках российских гастролей парижского цирка. Цирк был, на мой взгляд, так себе — обычный набор выступлений. Клоуны, которые из всего великого и могучего языка знали лишь «водка», «давай баксы, сволочь!» и «пшли вон! голова бобо»; медведи, косолапо обкатывающие давно устаревшие модели мотороллеров. Медведи вообще по-русски были — ни бум-бум. Зато они умели размахивать мохнатыми лапами, выпрашивая у зрителей конфеты. Народ же у нас жадный и злобный, а потому медведи получали вместо сладостей тухлые яйца и помидоры. Кроме того, в цирке было несколько гимнастов, редко появляющихся на арене в трезвом виде, небольшая группа жонглеров, обычно со второй и третьей попыток умудряющихся подкинуть в воздух шары, и две сильно перезрелые, как персики, певички, которые пропили свои голоса еще лет эдак пятнадцать назад. И, тем не менее, думающие, что они поют подобно сиренам и еще способны своим воем свести любого мужика с ума.
Остается рассказать о самом Жане Ламонте. Я услышал о нем пять лет тому назад. Никому не известный француз заявил на весь мир, что может перехитрить смерть. Естественно, его пригласили на телевидение в передачу, рассказывающую про всяких там шизиков: одни глотали гвозди, другие, стоя на голове, играли на саксофоне. Кое-кто нагишом лежал на битом стекле, а иные и вовсе пытались разговаривать с аквариумными рыбками. Жан Ламонт, когда подошла его очередь и невзрачного вида французский ведущий обратил на него внимание, выхватил из кармана револьвер, приставил дуло себе к виску и выстрелил. Никто ничего не понял, зрители, сидящие в зале, освистали его, а потом, когда уже ведущий проверил оружие и вытащил из барабана дымящуюся гильзу, в зале воцарилось молчание. Использованная пуля валялась на полу студии, а на виске придурковатого вида французского самоубийцы уже затягивалось маленькое отверстие. Но Ламонту все равно не поверили и потребовали повторить ритуал «стреляная в собственный череп». Он отказался — без объяснений, без мотиваций, — что подкрепило у зрителей сомнение насчет его честности. А спустя месяц он начал выходить на цирковую арену, где с помощью ассистентов пытался уничтожить себя. Например, наполнял прозрачный стеклянный куб водой, накрывал материей и с головой в него погружался. Дюжие мальчики громкими голосами отсчитывали до десяти и срывали тряпку. Десяти секунд вполне хватало иллюзионисту, чтобы мокрому, но счастливому появиться вне замкнутого пространства куба. Зрители ревели от восторга: куб есть, вода в нем тоже, а мужчина непонятным образом сумел выбраться наружу. Конечно, многие иллюзионисты проделывали подобные трюки, но в случае с Ламонтом присутствовало ощущение правдивости. Ему верили, ему сопереживали. Тем более что наручники были самыми что ни на есть настоящими, а не бутафорскими, ноги ему связывали желающие, они же затягивали над головой мешок.
Или же он влезал в охваченную огнем коробку, а потом спустя несколько минут вылезал с другого конца. Костюм дымился и тлел, в нескольких местах проглядывала обожженная плоть, но Ламонт по-голливудски улыбался: казалось, температура ему нипочем. За его фокусами начали следить независимые эксперты, но ни разу не смогли обнаружить подвох. Они создали собственную ассоциацию, зарегистрировались как общественная организация. Какое-то время спустя у них появился собственный сайт, на котором они якобы разоблачали фокусы Ламонта. Но сайты начали множиться, как грибы. Когда количество сайтов достигло сотни, простой люд понял — что он ничего не понял.
Однажды мсье Ламонт, памятуя о своем дебюте в телевизионной программе, решил повторить фокус с револьвером. На сей раз он заявил, что готов сыграть с судьбой в русскую рулетку. Для достоверности он зарядил револьвер шестью пулями, пять из которых благополучно расстрелял в пол. Эксперты проверили, что в барабане остался еще один целый патрон. Потом француз приставил дуло пистолета к виску и шесть раз нажал на спусковой крючок. Зрители услышали пять сухих щелчков и один вполне отчетливый выстрел. Ламонт упал на пол арены, но через секунду, словно русский Ванька-встанька, с улыбкой, рассекающей лицо на две неравные части, вскочил на ноги. Он мог, конечно, пустить себе в череп шесть пуль, но для зрителей хватило и одной. Что было дальше, не поддается описанию. Человеческая толпа хлынула вниз на арену, грозя смести все и всех на своем пути, растоптать иллюзиониста, разорвать его на куски в порыве благодарности и восхищения. Но мсье Ламонт под шумок успел скрыться.