Атапин, кивнув, молча прошел мимо и двинулся прямо в кают-компанию.
За ним на борт судна не спеша поднялся Михаил Степанович и поздоровался с Андреем.
— Ты как там, накрыл все, как я просил? — спросил он у юнги.
— Да, конечно. Как Николай Алексеевич?
— Да что-то не очень. За три дня даже рюмки не выпил. Плохой это показатель.
Сам Михаил Степанович, судя по всему, сегодня выпил, и рюмка была не одна.
В кают-компании Атапин сел к накрытому столу и замер, уставившись в пустую тарелку.
— Ты, Коля, молодец, — сказал Михаил Степанович, усаживаясь рядом. И тут же, налив водки в две высокие, объемистые рюмки, добавил: — Извини, что я, может, не ко времени, но правда — от чистого сердца. Ты ну просто молодец. Все на уровне, и поминки, и все. Ну что? Давай теперь это… в спокойной обстановке. Бери рюмку.
Николай Алексеевич молча скрестил руки на груди, неподвижный взгляд его не выражал никаких чувств, никаких мыслей.
Михаил Степанович вздохнул.
— Это у всех так, — сказал он словно бы самому себе. — Если по-настоящему, детство кончается, когда умирает мама.
Надо заметить, слова о детстве прозвучали несколько странно — с учетом того, что Атапин был вполне уже зрелым мужчиной и в грубоватых чертах его лица не наблюдалось ничего ребяческого.
Михаил Степанович взялся за рюмку, поднял ее, посмотрел на Николая Алексеевича.
Атапин к своей рюмке не притронулся, по-прежнему сидел неподвижно, но при этом все-таки могло показаться, что после слов товарища в его душе что-то чуть переменилось. Во всяком случае, взгляд его стал менее безразличным и непроницаемым.
Михаил Степанович немного помедлил, сказал: «Земля — пухом», — и выпил в одиночку.
Затем он встал и принялся ходить туда и обратно вдоль длинного стола, время от времени взглядывая на Атапина. Ходил он минут пятнадцать. Другой бы на месте Николая Алексеевича, вероятно, попросил бы его не маячить. Скорее всего, даже прикрикнул бы. Михаил Степанович монотонно мерил шагами комнату, будто нарочно желая этим вывести его из себя, но Атапин был невозмутим.
Николай Алексеевич, казалось, и не замечал, что кто-то находится рядом. Все смотрел то налево, на стену, где тикали круглые корабельные часы, то направо, на другую стену, на которой висела картина с парусником в открытом море, то вперед, сквозь высоко расположенный большой иллюминатор — на небо, которое начало темнеть от наплыва туч. Иной раз, Михаил Степанович, развернувшись рядом с иллюминатором и направляясь обратно в сторону Атапина, замечал, что Николай Алексеевич глядит левее, в угол, в котором располагалась тумбочка с большим телевизором на ней. А иногда взгляд подводника был направлен в правый угол, где вместе со щеткой для пола до сих пор стояло не вычищенное после последней стрельбы ружье.
Приближалась гроза, откуда-то издалека докатился первый раскат грома.
Михаил Степанович подошел к телевизору, взялся за телевизионный пульт, который лежал рядом, на тумбочке, хотел, видимо, включить, но в раздумье повертел им и положил обратно. Затем взял с телевизора газету, это было бульварное издание под названием «Твоя тень», и вернулся на свое место за столом.
Он положил газету перед собой и наполнил свою рюмку. Потом искоса, словно так, на всякий случай, посмотрел на соседнюю рюмку, и на его лице отразилось удивление: стопка Атапина оказалась пустой. Михаил Степанович молча наполнил и ее. Не глядя на товарища, он поднял свою емкость, чуть выждал, не присоединится ли Николай Алексеевич. Он не присоединился. Михаил Степанович выпил, снова не закусывая. И тут увидел, что Николай Алексеевич с неким пусть и отдаленным, но интересом смотрит на фотографию, помещенную на первой странице газеты, сразу под фирменным девизом «Всегда рядом, всегда в курсе».
Михаил Степанович, увидев малую искру интереса в обращенном на газету взгляде Атапина, тоже стал с любопытством рассматривать фотографию первой полосы.
На этой иллюстрации мужчина в серебристом костюме (стоящий спиной к фотокамере), раскинув руки в стороны, как бы заваливал женщину в белом платье, стоявшую лицом к нему, в бассейн; дело происходило под струями фонтана «Адам и Ева». На светлом фоне пиджака мужчины бросалось в глаза темное пятнышко — на уровне сердца, под левой лопаткой. Из правой руки женщины в фонтан улетали бордовые розы.
«Одним выстрелом два сердца» — гласил заголовок.
— Нет, ну ты глянь, Коль, опять понеслась, — сказал Михаил Степанович. — Уже вроде прошли девяностые, и снова та же свистопляска: то одного, читаешь, грохнули, то другого.