Маленькая сцена, построенная в глубине большой, зрители — настоящие зрители, пришедшие сюда с улиц города, смотрят на зрителей, вышедших из-за кулис…
Пауза затянулась. Уже через пятнадцать секунд все сидевшие в зале, даже те, кто никогда не видел пьесы, поняли, что актриса забыла текст.
Но его же невозможно забыть! Любой актер до гроба помнит этих гусей, львов и куропаток…
— Люди, львы… — послышался шепот Раковского из-за кулисы, настолько громкий, что его было слышно в зале.
Кто-то хихикнул. Часть зрителей, наверное, думала, что так и нужно, если «Чайка» — не совсем «Чайка» Чехова, а отчасти — «Куропатка» Раковского, который, как знал Родион, для начала работы над режиссерским сценарием просто заменил в компьютерном тексте часть слова «чайк…» на куропатк…», получив, по его мнению, совершенно новую пьесу — в большей степени комедию, чем классическая.
— Люди, львы… — подсказал Шура Зуев, сидевший на сцене ближе всех к Маше.
— Орлы, — с издевкой сказал кто-то в партере.
— И куропатки, — подхватил другой, более зычный голос.
Маша молчала, с удивлением оглядывая зал.
Тут знаменитая Ржанская, игравшая Аркадину, не нашла ничего более умного, как кинуть свою запланированную реплику, которая должна была прозвучать уже после монолога Заречной:
— Это что-то декадентское.
Зуев-Треплев отозвался, автоматически следуя тексту — умоляюще и с упреком:
— Мама!
В зале засмеялись, кто-то захлопал, приветствуя находчивость актеров. В этот момент Заречная должна была сказать, что она одинока и раз в сто лет открывает уста, и голос ее звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит и так далее… Но Маша молчала, глядя в какую-то немыслимую точку на расстоянии вытянутой руки от собственных глаз.
— Серой пахнет, — угрюмо проговорила Аркадина. — Это так нужно?
В сложившейся ситуации реплика приобрела неожиданно новый, зловещий смысл.
— Да, — мрачно подхватил Треплев.
Аркадина усмехнулась:
— Да, это эффект.
Треплев повторил:
— Мама!
Вдруг встрепенулся, скинул оцепенение, посмотрел на Раковского, который с безумными глазами махал актерам из-за кулисы…
— Господа! — продолжил Зуев тем же голосом. — Мы приносим свои извинения. Через несколько минут спектакль будет продолжен. Дайте, пожалуйста, занавес.
Родион хлопнул по плечу Кривцова, своего помощника, и тот пересел за пульт. Родион вышел из зала и, набирая скорость, понесся через фойе.
Занавес был закрыт, Маша все также сидела на «камне», Раковский слева, Зуев справа — пытались поднять ее. Тело девушки, казалось, приросло к «камню», она удивленно озиралась по сторонам, вовсе, похоже, не понимая, как попала сюда.
— Да что с тобой?! — зашипел Раковский, размахивая перед ее лицом ладонью.
Маша сделала несколько шагов по сцене и вдруг завалилась навзничь. Родион подлетел одним гигантским прыжком и подхватил обмякшее тело. Раковский вытягивал шею, всматриваясь за левую кулису, откуда быстро, из глубины, приближалась, уже «вся в белом», Светка Алексеева, дублерша.
Родион отнес Машу прочь со сцены, бегом, будто в театре начался пожар. Оглянувшись, он увидел, что Светка уже сидит на «камне», поправляя свое белое, а занавес уже ползет в стороны.
Чей-то голос деловито произнес за шторой:
— «Скорая»? У нас, знаете ли…
Веки Маши были плотно сомкнуты.
— Дарья… — прошептали ее бескровные губы. — Не лезь ко мне, Дарья!
В следующий миг она очнулась, часто заморгав глазами.
— Люди, львы, орлы и куропатки… — донеслось со сцены бодрым голосом Светки, сдобренное хлопками и смехом в зрительном зале.
«Скорая» приехала, врач вколола Маше успокоительное и развела руками: ничего страшного, вообще — ничего.
Тем же вечером они сидели в открытом кафе под гостиницей «Россия», за парапетом бились крупные волны Волги, низкое солнце припекало, но крепкий речной ветер обволакивал лица уверенной прохладой. Маша задумчиво рассматривала ледяное крошево в своем бокале, где белый свет разбивался на полноцветную радугу.
— Кто такая Дарья? — спросил Родион.
Маша вздрогнула. Вопрос явно привел ее в замешательство.
— Откуда ты знаешь о Дарье? — прошептала она.
Родион пояснил.