И позже, когда сестра уже работала в театре, ей приходила в голову эта фантазия: сестра заболела, надо заменить ее на сцене, и за ней присылают машину, ее ведут по коридору, одетую в костюм Катерины из «Грозы», она должна стоять над обрывом, а обрыв — это и есть край сцены, за которым — зрительный зал с сотнями сверкающих глаз.
— Отчего люди не летают так, как птицы?
Маша сидела на «камне», чувствуя, что все ее тело дрожит крупной дрожью, а глаза застилает холодный пот. Никогда в жизни ей не было так страшно, никогда она еще не чувствовала такой безысходности и тоски. За ее спиной распахивался озерный простор, с озера дул свежий ветер, в небе висела луна. Перед ней была маленькая рампа, на лужайке сидели зрители, она должна была что-то для них сказать.
Я— куропатка! Нет, не то… Я — актриса.
«Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я — куропатка. Нет, не то… Помните, вы подстрелили куропатку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил… Сюжет для небольшого рассказа…»
Зрители на лужайке были ей почему-то хорошо знакомы, и она их вовсе не боялась: они только притворялись зрителями, но за их спинами, за точно такой же рампой сидели другие зрители, пришедшие сюда с городских улиц, и они были настоящие…
Занавес сомкнулся, отделив тех от других, к ней сразу бросились, схватили за плечи, затрясли, Маша вырвалась и пошла, но вдруг все закружилось — глаза, капли росы, елочные игрушки, феерия света и тьмы… Какой-то высокий сильный человек взял ее на руки и понес, ей было так тепло и уютно, что хотелось зажмуриться, раскачиваясь в крепких и нежных руках.
И тут она поняла, что эта фантазия не ее, что так не могла думать она сама, Маша, — будто бы ее выпускают на сцену вместо сестры: ведь это именно она играла Красную Шапочку в самодеятельном детдомовском театре, и именно она выучилась на актрису и работала на сцене в Оренбурге, а потом перебралась в Самару, и весь этот ужас мог существовать только в голове Дарьи, ее непутевой сестры.
— Дарья… — прошептала она, будто сестра была где-то рядом. — Не лезь ко мне, Дарья!
Глава пятая
Три сестры
Когда это началось — до поездки в Москву или после? Как вообще эта поездка может быть связана с лунным дождем, происходившим из синих уральских просторов?
Она понимала, что должна все рассказать Родиону, самому близкому на земле человеку, будущему своему мужу… Но правильно ли он поймет ее? Самое разумное, что он может сделать, так это немедленно отвести ее к психиатру.
— Да и не нужна ты ему будешь теперь, такая! — говорила Дарья глубоко внутри.
— Какая, Даш?
— Дура психическая. Разве тебе до сих пор не ясно, что ты просто сходишь с ума? Или уже сошла… Это наследственная болезнь, от нашей матушки.
— Разве она была сумасшедшей? Где это записано?
— И она, и батюшка. Нормальный мужчина будет жить со своей дочерью? Нормальная женщина перережет ему за это горло?
Тогда и это придется рассказать Родиону, все ему рассказать.
Маша не спала ночь, металась на постели, приказывала себе спать, спать… Завтра у нее спектакль, роль нетрудная — просто кукла Суок, но все равно надо выспаться, а не выходило.
Время двигалось медленно, улица совсем стихла перед рассветом, засыпала Маша, но не спала Дарья.
— Почему колдунья сказала, что ты здесь?
— Не знаю. Я сама не знаю, где я.
— Ты жива?
— Кажется, да. Я чувствую свою руку, могу сжать ее в кулак…
В полусне Маша ощутила, как ее пальцы сминают простыню под одеялом.
— Стой! Это моя рука.
Теперь ясно: Дарья появляется, когда ее собственное сознание меркнет. Как Фредди Крюгер. Но разве можно не спать? Вдруг она больше не проснется, вернее, проснется не она…
— Ты спи, спи… Так мне будет легче вернуться.
— Ты хочешь вернуться, отнять мое тело?
— Да. Увы, я не могу врать, а то бы соврала, захватила тебя врасплох. Но ведь у меня что на уме, то и на языке, как понимаешь.
— Не отдам. И не надейся.
— А я и не надеюсь. Я просто беру.
— Я сильнее.
— Пока.
— Я уничтожу тебя.
— Нет. Это я уничтожу тебя.
— Не получится. Ты моя сестра.
— Я тебе не сестра.
— От этого никуда не денешься. Я знаю о тебе все. Я знаю, как ты думаешь, как будешь действовать. Ты — это почти я… Ну, что? Замолчала? Ау, где ты?