Официант некоторое время не оглядывался на покинутый стол, а зря — мог бы не пропустить скандального зрелища.
— Вы хотели томатный сок, — тихо сказал своему визави мужчина в костюме, — пейте. Пейте, Николай Алексеевич, и давайте уже заканчивать разговор. У меня прямой вопрос: я могу считать, что завербовал вас?
В ответ — молчание.
— У меня, честно говоря, осталось мало времени, — продолжал первый размеренным тоном никуда не спешащего человека. — Если вы сейчас не готовы ответить, вот моя визитка, позвоните позже. Обычно мы даем на размышления не больше трех дней. Сегодня двадцать третье июля. Николай Алексеевич, вы здесь? Вы слушаете? Значит — двадцать третье июля две тысячи девятого года. Сосредоточьтесь, прошу вас. Итак, ноль девятый год. Кстати, если не знаете, этот год объявлен в Москве Годом равных возможностей, ха-ха. Прошлый — Год семьи — был не вашим годом, прямо скажем: в прошлом году вы как раз развелись. Но сейчас наступило время, которое вы можете сделать вашим. Мы предоставляем вам такую уникальную возможность. Через три дня, двадцать шестого июля, или нет — это будет воскресенье, значит, в понедельник, двадцать седьмого, позвоните по этому телефону, вас соединят со мной, и просто скажите мне «да». Мы еще раз встретимся, обсудим детали. Уверен, вы будете сотрудничать с нашей организацией. Но имейте в виду, чем больше вы тянете с ответом, тем хуже для вас — тем менее выгодные условия вы получите.
В ответ — снова молчание. Правда, на сей раз собеседник серебряного пиджака взял перечницу и хорошенько поперчил принесенный официантом томатный сок.
— Николай Алексеевич, так и будем в молчанку играть? Скажите хоть что-нибудь. Вы согласны работать на нас или хотите немного подумать?
И вдруг, когда после паузы первый с пренебрежением и скукой в голосе произнес: «Ну, и каков ваш ответ?» и когда выверенным, благородным движением отправил в рот последний кусочек авокадо и с чувством собственного достоинства задвигал нижней челюстью, — вот тут над столом внезапно мелькнул поток, некая темная струя, и великолепный костюм оказался безнадежно испорченным. Густо-красные пятна, огромные, мерзкие, обезобразили и пиджак, и сорочку, и атласный галстук.
Владелец костюма, бросив вилку и нож, отпрянул, схватился за салфетку пунцового цвета, что лежала у тарелки, суетливо попытался оттереть пятна, но затем возвратил ее на место.
О, сколько выразил этот медленный жест! И досаду по поводу невозможности вернуть одежде прежний вид, и стыд человека, который и представить себя не мог в такой непотребной ситуации, но все же попал в нее, однако главным образом рука выдала уязвленное самолюбие и желание поквитаться.
— Хех, как в кино, когда кого-нибудь убили, — послышался тем временем за столиком другой голос — голос Николая Алексеевича, к которому адресовался летний пиджак. — Там, говорят, на артистов тоже томатный сок льют. Или кетчуп.
— Ах ты… тварь! — Голос пиджака был по-прежнему очень тих, но звучал уже совсем не так безмятежно, как полминуты назад, когда он спрашивал у своего визави: «Каков ваш ответ?»
— Теперь ты тоже… — продолжал как ни в чем не бывало второй, — как ты меня назвал? Э-э… депрессивный. Вот, теперь… — Николай Алексеевич взял со скатерти визитную карточку, — Клепанов Петр Леонидович (прости, я сразу имя не запомнил), вот теперь, — он еще раз глянул в карточку, — теперь, менеджер Петя, мы на равных. И можем спокойно поговорить.
Однако насчет спокойной беседы Петр Леонидович имел, похоже, особое мнение. Он вскочил (Николай Алексеевич тоже быстро встал) и подался вперед, а многозначительная рука его, сжавшись в кулак, устремилась к лицу Николая Алексеевича.
Николай Алексеевич, плотный мужчина чуть старше сорока лет, с темно-русыми волосами, предвидел, судя по всему, возможность подобной вылазки. Он сделал движение навстречу Клепанову и, не пытаясь заслониться или уклониться от выпада, также отправил вперед, к лицу собеседника, свой правый кулак.
Оба кулака синхронно достигли целей. Оба соперника получили по крепкому удару под глаз. Затем одновременно уселись и помотали головами, чтобы прийти в себя.
После того как они смогли вернуться к действительности, оказалось, что Петр Леонидович выглядит несколько опешившим, а Николай Алексеевич — нимало, он смотрел на оппонента в упор, как бы спрашивая: «Ну что, съел авокадо?»
Клепанов, это было ясно, разозлился пуще прежнего и тут же снова вскочил и предпринял повторное нападение, прикрывшись при этом левой рукой. Однако Николай Алексеевич на сей раз не поддержал его энтузиазма. Наоборот, вмиг поднявшись, отступил на шаг влево с одновременным поворотом корпуса и таким образом устранился от направления атаки. Грудь Николая Алексеевича выгнулась при этом парусом — на нем была белая летняя сорочка.