…Тимохин помнил, как вывалился из кабины… Как поджал под себя автомат… Как потянул спусковой крючок… Как вспыхнули «Жигули» и следом рвануло… Как тянул стонущего сержанта… Как припал губами к луже… Как кто-то пнул в ботинок… Как склонились над ним люди в милицейской мышиной форме…
А как развели над ним руки, он уже не помнил.
Не мог помнить…
В коридоре общежития Люба встретила соседку — сотрудницу паспортного стола.
— Кто-то из наших попал в переделку, — мельком сказала та.
«Это не мой муж, — подумала Люба. — Я с ним вчера разговаривала».
Все равно стало жалко пострадавшего.
— Когда же это все закончится! — произнесла в сердцах.
— А никогда… Ты знаешь, если не Чечня, все равно что-то найдут другое…
Кто этот пострадавший, Любе сообщили вечером. Повторили фамилию. Фамилия на «т» врезалась лезвием, но она все равно не поверила. «Нет-нет», — гнала от себя плохие мысли. Гнала, когда все выражали ей соболезнования. Гнала до тех пор, пока не увидела своими глазами. Илья лежал в цинковом гробу с очень спокойным, ушедшим в себя выражением лица со вздернутым подбородком. Ран не было видно. Их скрывало солдатское покрывало. Любу зазнобило, закачало, она в исступлении накрыла тело.
Врачам еле удалось откачать молодую вдову.
На похоронах ее поддерживали под руки коллеги мужа, рядом всхлипывала ее мать, а родители Ильи не смогли приехать — известие подкосило стариков.
Маршал ходил по двору отдела раздражённый:
— Послали черта богу молиться… Из-за него чуть не погиб водитель…
Прощание прошло скомканно: опоздал катафалк, не было долгих речей, лишь прозвучали скупые слова: пусть земля будет пухом. Пусть… Пусть… Никто не отметил заслуг старшего лейтенанта, словно он был в чем-то повинен. Не пришел на похороны сержант, которому Тимохин спас жизнь. А когда приехали на кладбище, могила оказалась не по размеру, и пришлось докапывать мерзлый грунт.
Предали земле старшего лейтенанта не на аллее почетных захоронений, а на окраине захудалого пригородного кладбища.
Люба несколько дней приходила в себя. Ей нужно было взять себя в руки: провести поминки на девятый и сороковой день, убрать могилу. После начальных похоронных хлопот она пришла к начальнику райотдела:
— Я хочу установить Илье памятник.
— Устанавливай, — сухо ответил Маршал.
— Но вы же понимаете, денег еле хватило на проводы.
— Выходит, не хватит и на другое.
— На что?
— Я не хотел раньше времени говорить, — посмотрел на выпирающий живот Тимохиной. — Но теперь скажу. Звонили из бухгалтерии, требовали деньги вернуть…
— Какие?
— Что муж брал в командировку. Ему же выдали аванс вперед на несколько месяцев. А он пользовался им десять дней. Остальные подлежат возврату…
— Что?!
— А ты на памятник… Сначала рассчитайся…
— О боже! Нет, не надо мне от вас на памятник… Не надо ни на что… А я… — Вдову качнуло.
— У них все должно быть тютелька в тютельку, рубль в руль, копейка в копейку…
— Что еще надо от меня? — Женщина взялась за спинку стула.
Ее взгляд сделался жестким.
— Вернуть общежитие…
— Как вернуть…
— Тимохин у нас не служит… Ты не работаешь… А у нас каждый второй нуждается…
Женщине стало плохо, и она осела на стул.
Когда ее отходили и вывели, Маршал позвонил Седову:
— Слушай, ты! Решай вопросы сам! Я хоть и милиционер, но так больше не буду:
— Слаба кишка! Отказываешься быть крышей? — завелся Седов.
— Не отказываюсь…
— Это ведь как жизнь расставит; кому в гроб, а кому и жить на что-то надо. Меня Гнутый тормошит, можно ему из берлоги вылезать?
— Дело давно закрыто…. Их никто не ищет…
— А еще говоришь, не милиционер!
Полковник бросил трубку. Подошел к окну, рассупонил ворот рубашки. Ему сделалось тошно. Он почувствовал всю гнилостность своей натуры. Готов был сорвать с себя погоны, бежать в управление и избить Седова, прокричать на весь мир, что он за дрянь, но в который раз в бессилии припал лбом к стеклу.
Люба, переваливаясь от ноши впереди, зашла в кабинет Седова.
— Ну, ты и настырная, ходишь каждый день! — Седов встретил ее диким взглядом.
— Жизнь заставила быть такой.
— Ты бы лучше о ребенке подумала, — глянул на ее живот.
— О нем не вам думать… Вы приказ подготовили?
— Подготовил… А ты, дорогуша, как хочешь ими распорядиться? — вдруг изменился в лице подполковник.
— Чем?
— Деньгами…. Ведь сто двадцать окладов… За десять лет службы мужа… За вычетом, конечно, командировочных…
— Не ваша головная боль…
— Смотри, смотри… Сейчас лучшее сбережение в долларах… Они в пламени не горят, и в воде не тонут…
— Дайте приказ! Я его отнесу в бухгалтерию…
На! — Седов бросил листок.
— Тебя бы… Тебе да в тот «УАЗ», — сказала и вышла.
— Ничего, ты у меня еще по сковородке побегаешь, — прошипел Седов. — И никто не поможет… Ильюха-то тю-тю…
Схватился за телефонную трубку:
— Генка! Клев пошел…
Люба тяжело шла по улице. Апрельское солнце озаряло стекла окон, раскачивались ветви с бутонами нераспустившихся листьев, люди спешили по своим делам, и никто не знал, что свалилось на плечи женщины.
Она шла, прижав к груди пакет с деньгами: все, что отдали ей взамен мужа.
Который был для нее дороже всех денег на земле!
Видела вывески:
Что это?
Сберкасса…
Вот куда бы деньги положить…
Но вспомнила: «рубли в обесценились… А мне кто-то говорил, что в долларах лучше… Это кадровик… А он прав… Доллары… На них проживем… И я выращу нашего ребенка… Подниму на ноги… Одна…»
Так она дошла до универмага, в витрине которого жирно выделялись надписи:
Доллары?
Ей и нужны доллары…
Она свернула в проход…
Навстречу ей шагнули двое в джинсовых куртках.
Тот, что пониже, блеснул фиксами:
— Покупать?
— Продавать? — спросил другой, сутулый.
— Что? — переспросила она.
— Вы доллары купить али продать?..
— А что, это обменник?
— Да, обменник…
— Нет, вы… Что-то не то…
— Все то, дамочка… У вас сколько?.. О, да у вас…
Слово за слово… Движение за движением… Деньги оказались в руках Коротыша… Потом Гнутого… Оба считали и торговались: «Купите у меня, отдам….», «Купите у меня…» Она уже не могла уследить, где пакет с деньгами… Где доллары… Тут сбоку раздался крик: «Чего вы здесь делаете! Здесь нельзя торговать!» Оглянулась, а когда повернулась — ни Коротыша, ни Гнутого перед ней не было… От понимания всего, что произошло, и непонимания, что такое возможно в жизни, она застонала и упала.
Она лежала на койке в общежитии, в каком-то тумане слышала гнусавый голос коменданта: «Когда выселишься? Вона, семья прапорщика ждет», сиплый голос дежурного милиционера: «У вас украли деньги. Будете писать заявление?» — и чувствовала, как в животе вовсю рвется на свободу ребенок.
Пронзительные крики облетели этажи общаги…
Неистовые от схваток…
От горечи…
И крики новой жизни…
Кто родился?
Мальчик?
Девочка?
…Ребенку предстояла не менее тяжелая, чем его родителям, судьба: расти в детском доме, потом в интернате. И может, когда-то, повзрослев, найти заросшую могилу отца — старшего лейтенанта Ильи Тимохина, матери — Любови Тимохиной, не сумевших взять злополучный жизненный барьер.