— Откуда? — искренне удивился я.
— Читаю. Слушаю. Вижу. Мне много не надо, чтобы понять. Меня больше интересуют люди. Вот ты, например, сразу видно, что любишь Москву. А почему? Ты — москвич. Но когда-то ее любил не только ты. А теперь в тебе надлом. Москва отторгает тебя или ты отдаляешься от нее. Так ведь?
— В какой-то степени так.
— Так и по всей Руси. Москва исконно была ее сердцем и душой. Не Петербург, а Москва. А теперь она отчуждается от своего народа. Вот скажи, что в русском народе главное?
Я задумался.
— Наверное, общинность, тяга к патриархальности, гостеприимность, открытость души.
— Это тоже. Но главное — совестливость и тяга к справедливости. У ваших московских правителей этого нет. Они пока
лишь разрушают русскую душу, а это может статься бедой, и не только для России.
— Судя по местным жителям, они тоже не ангелы.
— Здесь не глубинка. Это граница Москвы и России. За ней особый пригляд нужен.
— Мне кажется, все со временем образуется.
— Может, да, а может, и нет. Сейчас за вами многие наблюдают. Все будет решаться в глубинке. Выдержит народ русский или нет. Сохранит свою душу или продаст ее.
Я внимательно посмотрел на собеседника. Меня удивила его неожиданная разговорчивость и направленность мыслей. Кроме того, иногда казалось, что его лицо на доли секунды теряет четкие очертания, как бы «плывет». Я объяснил себе это излишним напряжением. На мои мысли он ответил горящим взглядом из-под полуприкрытых век.
— Прохор, кто ты? — неожиданно для себя спросил я в упор.
Он полностью открыл глаза, и я вновь, как тогда в магазине, впал в оцепенение и перестал видеть окружающее, кроме черной, бушующей энергии взгляда.
— Это не так важно, — медленно, с паузами ответил он. — Считай, что я — Собиратель.
Его взгляд отпустил меня, и я сразу покрылся холодным потом.
— Ты можешь сказать, что нас ждет? — спросил я, немного придя в себя.
гадалка и не оракул. — Он поднялся со стула. — Передай спасибо хозяйке за щи и хлеб.
Прохор направился к калитке, я за ним.
— И все же? — настаивал я.
Он остановился, обернулся ко мне.
— На вас была сделана последняя ставка, но почти сорок лет назад вы свернули с тропы к восходу и стали уклоняться все больше и больше. Сейчас вы на краю пропасти, и за вами туда могут последовать все. Так что теперь все зависит от вас. Прогнется русский народ, и насколько, или сломается окончательно. Вы находитесь в исторической «зоне маятника» в «секторе неопределенности». Уже на пороге ваш финансовый крах. Многие потеряют все, что еще имеют. Могу сказать и о твоей семье. Хочешь?
— Говори, — выдавил я и напрягся.
— Ты приехал сюда в расчете на один сезон. Это твоя ошибка и заблуждение. Будешь приезжать с женой и дальше много лет. Поэтому я к тебе и подошел. И еще. Вскоре тебя ждут потери… Больше ничего не скажу. Прощай.
— До свидания, Прохор. Заходи, когда пожелаешь.
Незваный, но жданный гость скрылся за калиткой. А я долго еще смотрел ему вслед, расстроенный и озадаченный слышанным.
Вскоре его слова стали сбываться. Отчим слабел день ото дня. В середине июля ему стало так плохо, что пришлось срочно эвакуировать вместе с мамой в Москву. Почти не вставала со своей подстилки и наша пуделиха Зетта. Послеоперационные швы стали расходиться и подтекали. Мы перебинтовали ее и одели попонку. Как-то, находясь во дворе, мы услышали полный боли гортанный крик, доносящийся из дома. Мы с женой бросились туда. Зетта ползла нам навстречу, упираясь в пол только передними лапами. Задние были уже парализованы. Когда хотели взять ее на руки, она посмотрела на нас в последний раз помутившимся взглядом, вздохнула и умерла. Стоит ли говорить, что для нас это было настоящим горем. Две недели назад она потрясла нас своим поступком. Вдвоем с женой, Рэмом и Чарли мы отправились искупаться на пруд. Для Зетты прогулка была тяжела, и она осталась лежать в своем закутке. Купались мы на дальней стороне пруда, где не было камышей. По пути надо было пересечь пятиметровой ширины ручей, который по дну овражка вливался в пруд. Вода в нем была кристально чистая и очень холодная, родниковая. Перейдя по колено в воде ручей, вскоре попадаешь на покрытый нежной травой, плавно спускающийся к пруду небольшой участок берега. Здесь никогда никто, кроме нас, не купался. Местные и наезжие отпускники предпочитали другую сторону, вдоль деревенской улицы. На этот «пятачок» им было лень ходить. Так вот. Накупавшись в этот раз вместе с собаками, мы прилегли загорать. Вдруг Рэм насторожился и залаял. Смотрим, к нам еле плетется вся мокрая Зетта. Чувствовалось, что она смертельно устала, но смотрела на нас преданными и счастливыми глазами, радуясь, что дошла. Как она могла преодолеть такое расстояние, переплыть через ручей и найти нас, когда ни разу до этого здесь не была, мы не могли понять. Обратно я нес ее на руках, завернув в свою рубашку.
Мы похоронили ее на краю сада под яблоней, откуда открывался панорамный вид на дальнее поле и лес и откуда вставало солнце.
В этот первый год нашей жизни в Лопати мне удалось неплохо изучить ее окрестности. Основная улица, которая шла через село, постепенно освобождалась от домов и заканчивалась небольшим деревянным мостом через извилистую и узкую речку Лопатянка. Дальше лежала небольшая, наполовину вымершая деревенька Колдыбаевка. Пройдя через нее на восток, попадаешь на широкую, наезженную в страду тракторами и грузовыми машинами дорогу, которая прямой стрелой уходит вдаль. Сразу после деревни по обе стороны дороги колосятся поля, которые ограничиваются широкими лесополосами, плавным полукругом почти смыкающимися где-то в километре от деревни. Дорога раздвигает лес, проходит через полосы и идет дальше. Это место местные жители называют Кузяков верх. Вскоре дорога теряет свой обжитой рабочий вид и превращается просто в широкую тропу. Тропа бежит дальше через пустыри, перелески, пересекает лесные ручьи, огибает древний насыпной курган и, вырвавшись из леса, рассекает большой участок лесопосадок, где всегда бывает много грибов. За посадками она снова подходит к лесу и, говорят, идет дальше, к крепкому когда-то, но потом полностью заброшенному совхозу под названием «Восход».
Старожилы деревни и села помнят, что такой совхоз действительно существовал и некоторые из них даже бывали в нем. Однако начиная с пятидесятых годов жители стали покидать его, и никто из местных там больше не был. Грибники и просто любопытные, особенно приезжие, не раз хотели дойти до «Восхода», но им никогда это не удавалось. За посадками, войдя в лес, они сбивались с тропы и долго блуждали, потеряв ориентировку. Возвращались после многочасовых мытарств по чащобам и болотам, но всегда в одно и то же место — на Кузяков верх. Поэтому среди аборигенов это место пользовалось дурной славой и ходить дальше этой вехи не рекомендовалось. Были случаи, когда люди пропадали там совсем.
В конце августа в пасмурный день я отправился в район лесопосадок в надежде выкопать и посадить около дома небольшое стройное деревце можжевельника, которое я там приметил. Галя осталась дома, и я взял с собой Рэма и Чарли. Миновав Колдыбаевку, я решил пройти по краю правой лесополосы и набрать по дороге грибов. Лесополоса шла метрах в трехстах от дороги, и, если двигаться по ее параболе вперед, неминуемо выйдешь на ту же дорогу и затем на Кузяков верх. Но грибы сегодня не были моей основной целью, поэтому я, экономя время, в лес не заходил, а шел по самой его кромке, постоянно видя слева колосящееся поле и контур дороги. Мы уже прошли половину пути, когда стал накрапывать небольшой дождик и нас накрыла полоса тумана. Тогда я перестал обращать внимание на грибы и ускорил шаг в надежде поскорее выйти на основную дорогу. Через полчаса быстрой ходьбы у меня появилось и стало крепнуть сомнение в правильности пути. Основная дорога не появлялась. Пройти или перейти ее, не заметив, было невозможно. Но мы все шли и шли. Туман за это время рассеялся. Как и прежде, справа был лес, слева — хлебное поле. Вот только контура дороги я уже не видел. Изменился и лес. В нем не было бурелома и поваленных деревьев. Собаки бежали за мной, а я шел дальше, потеряв надежду, что найду правильную дорогу, но полагая, что этот путь тоже должен привести меня к какому-нибудь жилью. Прошел час, другой, но лесополосе и полю не было видно конца.