— Ходили, ходили, — встряла в разговор жиличка из комнаты напротив. — Из деревни приезжали, пшена привозили. Она мне по-соседски стакан отсыпала.
— Кто приезжал?
— Да старик. Ничего, бодрый, опрятный…
— Это крестный наш, Лука Егорович Смоляков, — сказала Надежда Викторовна.
— Может, и так, может, и так, что видела, то и сказала, мне от власти скрывать нечего. — И жиличка скрылась за дверью.
— Теперь посмотреть можно? — нарочито смиренно спросил Оболикшто.
— Можно, — отчего-то вздохнул Арехин.
Оболикшто и вплотную к нему Лютов прошли в комнату.
Пахло особо, раздражающе. Пахло кровью.
На полу между круглым ореховым столом и узкой кроватью лежало тело. Тело без головы. Одетое в темно-коричневое глухое платье, чулки, башмаки, все в пристойном порядке, руки скрещены на груди.
В общем, будь голова на месте, место выглядело бы куда спокойнее.
Но головы не было.
— Приглядитесь: инструмент убийцы невероятно остер и прочен, а сам убийца — силен. — Оболикшто сел на корточки. — Срезано — одним махом. Глотина.
— Да, похоже на работу гильотины, но гильотина — аппарат, как вы заметили, достаточно громоздкий и тяжелый.
— Еще и другое непонятно, — сказал Оболикшто. — В человеке крови много. А тут натекло — с полстаканчика. Остальная-то где?
— Я и сам гадаю. Возможно, ее с собою унес убийца.
— Унес?
— Ну да. Отделил голову над тазом, потом из таза слил ее в ведро, в ведро же и голову положил, прикрыл крышкою, да и понес. Мол, обычное поганое ведро с нечистотами. Никто и приглядываться не станет.
Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.
— А вода в кране?
Странно, но и вода в кране была тоже.
— Следовательно, из таза кровь он мог смыть.
Помойное ведро стояло на месте.
Арехин выглянул в коридор.
— Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?
— Что? — не поняла вопрос женщина.
Арехин повторил.
— Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после — нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое — эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила — чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.
Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке — на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.
— Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.
— Что присутствовали, они же и убили-с, — вставил Лютов.
— Вы, кажется, что-то сказали? — повернулся к нему Арехин.
— Пошутил. Я, знаете, шучу часто и в неподходящее время. А в подходящее — не шучу. Это от нервов.
— Бывает, бывает, — оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме безголового трупа.
— Да, еще. — он опять выглянул в коридор. — У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?
— Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и неоткуда было нам ждать сундуков золота.
Отец обходился жалованьем, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно богата. Ей сейчас девяносто два года, мы ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, все до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.
— Дальновидно… — Арехин вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто: — Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?
— Правильно полагаете.
— А куда же помещаются тела?
— На кладбище, куда ж еще. Увозят, да и в яму.
— А… как их увозят? Я, как уже говорил, довольно долго отсутствовал в Москве и новых порядков не знаю.
— Обыкновенно. Уборочный отряд. Сделаем заявку, завтра, самое большое — послезавтра и увезут. Впрочем, тут есть сестра. Может, она возьмется похоронить?
Арехин промолчал. Стал в сторонку, наблюдая, что, собственно, будут делать Оболикшто и Лютов.
А ничего. Позвали Петрушенко, дали ему бумажку с лиловой печатью, на которой химическим карандашом что-то написали, вот и все.
— Ордер для уборочного отряда, — пояснил Оболикшто.
Выходя, он же сказал сидевшей на табуретке Надежде Викторовне:
— Если хотите хоронить сестру, потрудитесь до завтрашнего дня убрать тело. Одежду можете брать только в присутствии членов домового товарищества, ну, книги еще возьмите. Остальное остается в распоряжении домкома. Да, крупу… крупу тоже можете взять. Комната по вывозе тела передается домкому. Или нет, погодите…