Перед войной строили новую дорогу через Старый Крупец. Дорога пролегла по берегу Соловского озера, и его частично за-
сыпали песком и щебнем. Озеро стало зарастать явором и рогозом. И только в центре его оставался темный омут.
— Больше вам не приходилось встречаться с Альбертом Лисянским? — спросил инспектор Кирюшину.
— Однажды, перед самой войной, я встретила в селе человека, очень похожего на него, — сросшиеся у переносицы брови, хищный взгляд. Говорили, что это зять Фомичевых, муж их дочки Нины, засидевшейся в девках…
— А где теперь Нина Фомичева? — как бы между прочим поинтересовался Езерский.
— Их семью расстреляли немцы за связь с партизанами — брат Нины, Максим, был партизанским разведчиком.
— А фотографий старых у вас не сохранилось?
— Нет. У меня только старая фотография моих родителей.
И вдруг без всякого перехода Дарья Евсеевна заявила:
— Я знаю, что вы ищете не только убийцу Дрягиной, но и предателя, выдавшего партизанский отряд. Так вот, что касается Клавы, моей подруги, могу со всей ответственностью заявить — она истинно советский человек. После войны ее незаслуженно обидели подозрениями, а она всю свою жизнь и жизнь своих сыновей отдала людям и Родине. За что, вероятно, и поплатилась. Сынок, умоляю тебя, найди убийцу. Не удивлюсь, если это и будет настоящий предатель…
Езерский доложил следователю прокуратуры о том, что удалось узнать у старожила села — Дарьи Евсеевны Кирюшиной. Кирута удовлетворенно заметил:
— Неплохо поработал, товарищ сьпцик. Теперь надо разгадать загадку с пресловутым призраком. Но вот как ее разгадать? Или так и будем гоняться за призраком? Мистика какая-то, да и только?
Уловив иронию в словах следователя, Езерский ответил:
— Мистика не мистика, но вот как немцы дали агентурную кличку этому иуде — «Кентавр», — мне непонятно. Невольно поверишь в то, что они тоже были знакомы с легендой о призраке… Ведь «кентавр» в переводе с греческого означает полулошадь, получеловек… Вот вам и мистика…
— Возможно, иуда, приложив руку к гибели девушки, сам подсказал покровителям агентурную кличку? — вслух произнес Кирута. — Но не будем гадать на кофейной гуще — задержим Лисянского, и он даст ответы на все интересующие нас вопросы.
— Да-а, такого у нас еще не было… — протянул Езерский.
— Все не бывает до тех пор, пока не случается, — заметил следователь. И добавил: — Настало время, когда тебе надо срочно выехать в Геленджик. Где-то там, на юге, теряется след Кентавра.
Где бы ни находился Кирута, он постоянно думал о деле Дрягиной. С первых дней работы в прокуратуре он твердо следовал ньютоновскому правилу: надо постоянно думать о деле — и успех будет обеспечен.
Теперь он уже ничуть не сомневался, что Кентавр и Альберт Лисянский — одно и то же лицо. Об этом догадалась и Клавдия Федоровна Дрягина и тем самым подписала себе смертный приговор. В своем дневнике она успела записать, что видела его в партизанском отряде. Тогда ей было недосуг выяснять — кто он? А потом, когда отряд погиб, она мысленно возвращалась к партизанским будням, перебирала в памяти всех известных и неизвестных ей лиц. И на ум приходила встреча с этим человеком, отдаленно напомнившим ей давнего знакомого. А встретив его в санатории «Жемчужный», поймала себя на мысли, что видела его не только в партизанском отряде, но и гораздо раньше — в имении помещицы Соловской. Догадка эта утвердилась, когда она узнала от своей подруги Дарьи Кирюшиной, что та встречала в Старом Крупце накануне войны человека, очень похожего на Альберта.
Идя на доклад к прокурору, Кирута четко представлял себе всю картину происшествия в Старом Крупце и то, что этому предшествовало. Турков, словно прочитав по глазам готовность следователя доложить окончательные соображения по делу Дрягиной, сказал следователю:
— Давай с самого начала, обстоятельно и все по порядку.
— Игорь Семенович, картина вырисовывается следующая. Альберт Лисянский — немецкий агент. Завербовали его незадолго до войны. При каких обстоятельствах, это пока неважно. Учитывая страстное желание Лисянского завладеть плодородными землями Придесенья, ранее принадлежавшими его тете, помещице Соловской, немцы засылают его в Старый Крупец. Он легализуется — втирается в доверие к Корнею Фомичеву, бывшему сторожу в имении Соловской, женится на его дочери Нине, которая от него без ума. Во время бесед с Фомичевыми он с ненавистью говорит о фашистах, которые уже хозяйничают в Европе.