Видимо, не в сугробе — от вьюги — густые длинные ресницы приукрасил иней. Голос был грудной, мелодичный, волнующий.
— Вообще-то мне в Лебяжье. Знаете? Деревня такая, сто сорок километров за город.
Колянов присвистнул.
— Могу и туда, но не бесплатно.
— У меня только на автобус денег хватит.
— Студентка? К мамочке под крылышко? Вот она-то и доплатит. Едем?
— Едем, — тряхнула девушка головой.
— Ты с нами? — повернул ко мне голову экс-майор.
— Мне бы обратно.
— Обратно из Лебяжьего.
Город промелькнул огнями, бросавшими сквозь пургу тусклый свет. В поле стало жутковато. Свет фар укоротили снежные вихри. Ветер выл, заглушая шум мотора. В салоне было тепло, и Колянов поддерживал неторопливый разговор.
— Так, студентка, говоришь? На кого учишься?
— В инженерно-строительном.
— Курс?
— Четвертый.
— Скоро диплом?
— Еще практика будет, технологическая.
— Сейчас на каникулах?
— Да, сессию сдали, и по домам.
— Отличница?
— Конечно.
Колянов бросал на девушку взгляды через салонное зеркало и улыбался. Я скучал рядом. Девушку не видел, в разговоре не принимал участия и думал, что в кресле аэровокзала, с Билли на коленях (ну, правильнее-то — с ноутбуком) мне было бы уютней.
Прошел час, прошел другой. Ветер выл, метель мела, мотор рычал, прорываясь сквозь заносы. И вот…
— А, черт!.. — выругался Колянов, когда его автомобиль впоролся в снежный бархан и не пробил его, задрожал на месте, истошно вереща мотором. — Все, приехали.
С трудом открыл дверь и вывалился из машины. Пропал в темноте и снежных вихрях. Вернулся запорошенный, без стеснения ругался матом:
— Вперед не пробиться. Будем возвращаться.
— Может толкнуть? — предложил я.
— Сначала откопаемся.
Бывший майор выключил мотор и выбрался наружу.
Вернулся, чертыхаясь пуще прежнего.
— Иди толкай, внучок, попробуем.
С раскачки мы выцарапали машину из сугроба. Развернулись. Поехали обратно. Метель набила снегу во все щели Моей одежды. Теперь он таял, и мне было противно. Я злился на пургу, на Колянова, на свое безрассудное согласие покататься.
Испортилось настроение и у бывшего разведчика;
— Слышь, как тебя, платить думаешь?
— Люба, Любой меня зовут.
— Да мне плевать. Ты платить думаешь?
— А как я домой доберусь? У меня нет больше денег.
— Ты дурку-то не гони, мне твои гроши не нужны. Дашь мне и моему приятелю. А хошь, мы тебя вдвоем одновременно.
— Вон деревня, высадите меня. Я отдам вам деньги на автобус.
— Ты это в ликбезе своем в уши дуй.
Колянов резко затормозил — я чуть не врезался в лобовое стекло, — выключил мотор. Похлопал дверцами и оказался на заднем сиденье рядом с девушкой.
— Что ты ломаешься, дуреха? Обычное бабье дело — тебе понравится.
— Отпустите меня, — плакала девушка. — Я в милицию заявлю. Вас найдут.
— Я тебе щас шею сверну, повякай еще.
Я не мог больше молчать.
— Слышь, ты, полковник недоделанный, отпусти девушку.
— Повякай у меня, внучок, я и тебе башку сломлю.
Я знал, на что способен майор ГРУ, оперативник, но оставаться безучастным больше не мог. Он навалился, девушка визжала, пуговицы ее верхней одежды трещали, отлетая. Я выскочил из машины, открыл заднюю дверцу, сбил с его головы «жириновку», схватил за волосы. Ударил ребром ладони; Метил под ухо в сонную артерию. Да, видимо, не попал.
Он обернулся ко мне, зарычал:
— Урррою, сучонок!
Я ударил его в лоб коротким и сильным ударом, тем страшным ударом, от которого с костным треском лопаются кирпичи. Показалось, хрустнули шейные позвонки. Майор тут же отключился, выбросил ноги из машины. Девушка выскочила на ту сторону, стояла в распахнутом пальто, без шапочки. Роскошные волосы ее трепал ветер. Она плакала, зажимая рот кулаком. Меня она тоже боялась и пятилась.
— Не бойтесь, — сказал я. — Мы не друзья с этим…
— Чемодан… чемодан в багажнике.
Я рванул крышку багажника — оторвал какую-то жестянку. Со второй попытки замок багажника сломался. Подхватил чемодан.
— Бежим.
С дороги сбежали, а полем шли, утопая по колено в снегу. Темневшая вдали деревня приближалась, вырисовывались контуры домов.
Где-то распечатали шампанское, потом другую бутылку.
Я оглянулся. У брошенной машины чиркнули зажигалкой, и тут же хлопнула очередная пробка.
— Ложись!
Я толкнул девушку в снег и сам упал сверху.
— Вы что?
— Он стреляет.
Лежать смысла тоже не было — подойдет и прищелкнет в упор. Я поднялся и помог девушке.
— Идите впереди.
Закинул чемодан за спину — хоть какая-то защита.
На дороге заверещал мотор. Кажется, уехал.
Мы постучались в ближайшую избу. Сначала в калитку — тишина, не слышно и собаки. Я перепрыгнул в палисадник, забарабанил в оконный переплет. Зажегся свет. Из-за белой занавески выплыло старческое лицо, прилепилось к стеклу, мигая подслеповатыми глазами. Я приблизил свое, махая рукой — выйди, мол, бабуля.
Тем временем из-за ворот крикнули:
— Хто там?
— Дедушка, впустите, пожалуйста, — попросила моя спутница. — У нас машина на дороге застряла. Замерзаем.
Отворилась калитка. Бородатый крепкий дедок, стягивая на груди одной рукой накинутый тулупчик, другую прикладывал ко лбу, будто козырек в солнечную погоду.
— Чья ты, дочка?
Я выпрыгнул из палисадника, протянул руку:
— Здравствуйте.
— Да ты не одна… Проходите оба.
Старик проигнорировал мою руку, отступил от калитки, пропуская.
На крыльце:
— Отряхивайтесь здесь, старуха страсть как не любит, когда снег в избу.
Но хозяйка оказалась приветливой и участливой старушкой.
— Святы-божи, в какую непогодь вас застигло.
Она помогла моей спутнице раздеться, разуться. Пощупала ее ступни в черных колготках.
— Как вы ходите без суконяшек? И-и, молодежь. Ну-ка, иди за шторку, раздевайся совсем.
Дамы удалились в другую комнату.
Я разделся без приглашения. Скинул обувь, которую только в Москве можно считать зимней. Глянул в зеркало, обрамленное стариной резьбой, пригладил волосы. Протянул хозяину руку.
— Алексей.
— Алексей, — придавил мне пятерню крепкой своей лапой хозяин. — Петрович по батюшке. Морозовы мы с бабкой.
За шторкой ойкнула Люба.
— Что, руки царапают? Кожа такая — шаршавая. Ниче, ноги потерпят, а ты титьки-то сама, сама.
По избе пошел густой запах самогона.
— Слышь, Серафимна, и нам бы надо, вовнутрь.
— Да в шкапчике-то… аль лень открыть?
— Чего там — на стопарик не хватит.
Однако налил он два чуток неполных стакана.
— Ну вот, вам и не осталось.
— Достанем, чай, не безрукие, — неслось из-за домашних портьер, и меж собой: — Надевай-надевай, чего разглядывать — чистое все.
Алексей Петрович поставил тарелку с нарезанным хлебом, ткнул своим стаканом в мой, подмигнул, кивнул, выдохнул и выпил, громко клацая кадыком. Выпил и я. Самогон был с запашком, крепок и непрозрачен.
В избе было тепло, но я намерзся в сугробах и не мог унять озноб. А тут вдруг сразу откуда-то из глубин желудка пахнуло жаром. Таким, что дрожь мигом улетела, на лбу выступила испарина. Стянул через голову свитер и поставил локти на стол. Голова поплыла.
Дед похлопал меня по обнаженному бицепсу.
— Здоровяк, а ладошки маленькие — не работник.
— Почему так решили?
— А вот сейчас проверим. Серафимна, ты думаешь кормить гостей?
Шторки раздернулись.
— А вот и мы, — провозгласила хозяйка, впуская мою спутницу в кухню. — Ну, какова? А поворотись-ка.
Люба растянула подол стариной юбки, покружилась и опустилась в реверансе. Все это прекрасно ей удалось.
Я смотрел на нее, широко распахнув глаза, — спутница моя была прекрасна, несмотря на нелепый прикид. Кожа безупречно стройных ног рдела — но это от растирания. Поясок юбки стягивал удивительно тонкую талию. Ситцевую кофточку высоко вздымали свободные от привычных доспехов груди. Глаза, губы, ямочки на щечках, эта умопомрачительная улыбка… Тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, я не пьян, не настолько, просто девушка хороша — убеждал себя. От Любаши не ускользнул мой восхищенный взгляд — взгляд открытый, чистого и честного парня. Возможно, я ей понравился тоже. А может, просто в избе больше некого было очаровывать — ну, не деда же, в самом деле, к тому же женатого. То, что ей нравилось покорять и очаровывать, понять можно было по искрометному взгляду жгуче-черных очей, лукавой улыбке, подвижным губам, которые, казалось, так и шептали — ну, поцелуй, поцелуй нас.