Вот свежая могила, еще не заросшая травой, вычурное надгробье, готические буквы. Плавным изгибом руки Афродита указывает на золотую надпись:
— Здесь развязка.
Тени ее пальцев скользят по залитой солнцем плите. Родион просыпается.
Он лежит в своей постели, широко раскинув руки, не сразу вспоминает, что женат.
Никого нет рядом. Родион видит вчерашнюю сцену, эту долгожданную «брачную ночь».
Он встает, накидывает халат, в точности как в те годы, когда был холостым, проходит на кухню, ставит на плиту чайник, распахивает окно. Чаю почему-то не хочется, Родион вспоминает: вчера не пил, да и вообще бросил пить, поэтому и не нужен сразу с утра крепкий черный чай…
Волга, серебрясь в утреннем солнце, несет перед ним свои воды, несет какие-то лодки, катера и крупные суда…
Где же Маша? Родион выходит в коридор, дергает дверь ванной: там пусто, темно. Машины сумки стоят под зеркалом, как и вчера, одна раскрыта, разорена.
Чайник свистит, зовет — ну и черт с ним! Выключить…
Родион входит на кухню и видит на столе какой-то инородный предмет, что-то белое, будто чайка залетела в окно… Подходит ближе. Это — клочок бумаги, вырванный из записной книжки, на уступе — сиротливая буква «Ю».
«ЛЕЧУ В МОСКВУ
НЕ ИЩИ МЕНЯ
Я ДОЛЖНА ВО ВСЕМ РАЗОБРАТЬСЯ САМА
Маша или Даша»
Рядом с запиской валялся какой-то черный квадратик. Родион взял его в руки, пытаясь сообразить, что это такое. Явно электронное устройство, и он видел его не раз… Ну, конечно же! Это была сим-карта от мобильного телефона. Этим Маша давала понять, что меняет номер и звонить ей бесполезно.
Родион вернулся в комнату: свадебное платье все так же лежит на полу у окна, силуэтом мертвого тела, только мелом обвести.
— Ага, не ищи! — пробормотал он.
Посидел с минуту, посмотрел в окно, где одинокая чайка соревновалась в скорости с баржей, груженной песком…
Он вспомнил слова Треплева в финале пьесы, в безумной интерпретации Раковского, которые под смех в зале трагическим голосом произносил Шура Зуев:
— Я получал от нее письма. Письма умные, теплые, интересные; она не жаловалась, но я чувствовал, что она глубоко несчастна; что ни строчка, то больной, натянутый нерв. И воображение немного расстроено. Она подписывалась Куропаткой. В «Русалке» Мельник говорит, что он ворон, так она в письмах все повторяла, что она куропатка.
Родион снял трубку, набрал номер диспетчерской таксопарка и заказал машину до аэропорта.
Только в этом полете Родион по-настоящему понял тех людей, которые не смотрят на подъеме в иллюминатор. Возможно, это вовсе не тупицы, которых не интересует окружающий мир, а те, кто так же, как и он, поражен болью и тоской. Или в их внутреннем мире всегда стоит эта тоска, как вода в унитазе… Нет, все-таки они тупицы. Родион не удержался и прилип к прозрачной пластмассе, жадно ловя глазами пространство, глотающее этот маленький, словно трамвай, самолет. Рядом сидела смазливая девушка и, скучно вздыхая, листала журнал с рекламой гламурных товаров. Представить только, что его суженой могла бы оказаться какая-нибудь такая, пластмассовая, каких на свете подавляющее большинство — с одинаковыми квадратными ртами, лицами, будто только что от пластического хирурга, застывшим в глазах желанием оценить и немедленно взять… Нет, он будет бороться за свою Машу, единственную в мире, невероятную…
Родион и допустить не мог, что она мертва. Утро вечера мудренее, и все вчерашние мысли показались ему бредом. Дарья выбросила сестру из окна, убила ее — что за ерунда! Ведь если бы такое событие произошло, то оно не могло не переполошить всю эту маленькую гостиницу. К тому же он ведь тогда выглядывал в окно и проследил реальный путь, по которому Дарья спустилась во двор — широкий карниз, жестяная крыша полуподвала.
Все упиралось в этих злополучных драконов. И еще в шрам… Теперь и Маша не могла сказать, откуда все это взялось. Вчера она была искренна и удивилась не меньше, чем Родион. Он знал только одного человека, который был в состоянии все это прояснить.
В аэропорту «Внуково» Родион взял такси, и уже через час за окном замелькали старые деревенские домики по обеим сторонам Щелковского шоссе. Вот и дачный поселок, пруд с орущими подростками: ощущение такое, что они две недели так и не вылезали из воды. Цветы сирени на дачной улице превратились в гроздья зеленых коробочек с семенами. Все также где-то вдали стучит молоток. Вот и кнопка звонка, будто из скворечника высунулся птенец, По гравийной дорожке, скрипя, идет Антон Петрович…
Увидев Родиона, он устало и шумно вздохнул, будто Родион только что отошел и вернулся, как навязчивый проситель.
Он провел гостя по деревянной лестнице на второй этаж, в свой кабинет. Родион с неприязнью отметил, что неведомый скульптор, создающий внизу статую его сновидений, уже полностью сформировал лицо изваяния. Оно было классически прекрасным, в то же время в этой мертвенной бледности сквозило что-то патологически страшное, напоминало Венеру Илльскую, кошмарную статую из новеллы Проспера Мериме, которая пугала и душила несчастных литературных героев.
— Это стигматы, — буднично сказал колдун, даже недослушав сбивчивый рассказ Родиона.
— Обыкновенные стигматы, — продолжал он, будто повторяя затверженный урок. — Вроде тех кровоточащих ран, какие появляются на запястьях или ладонях истово верующих христиан. Девушке была трансплантирована чужая душа. Ее тело отреагировало. Могли возникнуть родинки, бородавки, шрамы или — как в данном случае — татуировки той, которая выступила в роли донора. Это нормально и скоро рассосется. Может возникать как рецидив.
— Эти стигматы, — с волнением спросил Родион, — как я понял, могут появляться и исчезать?
— Безусловно. Возможно, у вашей жены это явление останется надолго. Еще раз: мне очень жаль. Я раскаиваюсь в содеянном.
Родион внимательно посмотрел на Антона Петровича и сложил пальцы крестом.
— Странно звучит в устах язычника.
Наконец все объяснилось, и так просто! Родион чувствовал какой-то подвох, но не сразу сообразил, в чем тут дело. Его захлестнула радость, и причина ее была в том, что теперь-то он наверняка знал, что тогда, ночью на кухне, с ним была именно Маша. Именно ее он встретил на улице и отвел к себе домой. И тот факт, что на ее теле то возникали, то исчезали эти стигматы, теперь объяснил все… Только вот… Родион вдруг понял, в чем тут ошибка, и разгаданная тайна, как оказалось, запутывала все с самого начала.
— Каким образом, — спросил он, — на теле Маши появились татуировки ее сестры? При чем тут может быть она?
— Уж не знаю, сестры или нет. Это, должно быть, татуировки той женщины, чью информационную оболочку я ей тогда, на свою голову, пересадил.
— Ничего не понимаю! — сказал Родион. — Вы пересадили ей душу покойной жены Бурова, а татуировки были у ее родной сестры…
— Значит, покойная жена Бурова, — с неожиданным раздражением перебил его колдун, — и есть ее родная сестра!
Несколько секунд Родион лихорадочно соображал, пытаясь привить себе этот новый вывод. Допустим, Дарья приехала в Москву, изменила имя и стала женой Бурова. По времени это не очень совпадает, но сам такой факт возможен. Впрочем, бог с ней, с Дарьей. Главное теперь — найти Машу. Одна подробность в разговоре насторожила его, но он ее пропустил, только заложил палец за палец. Сейчас настало самое время спросить.
— Несколько минут назад вы назвали Машу моей женой. Я не говорил вам об этом. Откуда же тогда вы знаете, что мы поженились?
— Да ваша жена сама мне и сказала! — радостно воскликнул Антон Петрович.
— Когда?
— Около часа назад.
Разумеется! Можно было и самому догадаться: ведь Маша рассуждала так же, как и он, и единственный человек, который мог прояснить загадку татуировок, был именно этот колдун.
Антон Петрович с удивлением посмотрел на Родиона.