— До Ольховки, пожалуйста, на ближайший электропоезд.
Пожилая круглолицая кассирша удивленно уставилась на Вадима поверх очков:
— Куда?
— До Ольховки, — вежливо повторил Вадим, ощутив смутное беспокойство, — на ближайший…
— Вы что-то перепутали, гражданин. Нет у нас деревни с таким названием. И не было никогда. Нальют глаза… — Она покачала головой и громко выкрикнула: — Кто там следующий?
— Ну как же, — Вадим заволновался, — мне сказали — две остановки от города, возможно, туда мало кто ездит… Пожалуйста, посмотрите хорошенько…
— А чего мне смотреть? — кассирша сердито насупила густо подведенные брови. — Я тут двадцать лет сижу, все маршруты наизусть знаю. Проходите, гражданин, не мешайте.
Застопоренная очередь глухо загудела.
— Давай, мужик, отходи, не задерживай народ, — стоящий за Вадимом остриженный под ноль, похожий на квадратный шкаф молодой парень в синем спортивном костюме от "Adidas" чугунным предплечьем аккуратно отодвинул Вадима в сторону. — Иди проветрись. Придумал же, Ольховку какую-то…
В очереди засмеялись.
С пылающими щеками и заледеневшим сердцем Вадим вышел на перрон. Здесь было просторно и не так шумно, как в здании вокзала. Пожилая женщина в инвалидной коляске играла на флейте "Прощание славянки", огромный бородатый дворник в ярко-оранжевом фартуке сметал в кучу редкие, слабо шуршащие листья, пахло жареными пирожками, разогретым машинным маслом и дальней дорогой… А солнце снова медленно затягивалось искрящимся, слабо мерцающим туманом…
…Прибегали и снова убегали в туман деловые, серьезные электрички. Люди приезжали и уезжали, кого-то встречали и провожали, плакали и смеялись, а Вадим все стоял возле круглого каменного вазона с чахлыми сиреневыми астрами и отрешенно смотрел на бегущие в дальние страны звонкие голубые рельсы…
"А зачем мне ехать в Ольховку? — вдруг подумал он и удивился, отчего эта простая мысль пришла ему в голову только теперь. — Я хочу вернуться к себе. А Дорога к себе может начаться где и когда угодно. Вот хоть с этого перрона, сию же секунду…"
Он улыбнулся и шагнул прямо в поток золотого солнечного дождя, неожиданно упавшего на землю из веселой, ярко-синей прорехи в мерцающем серебряном небе.
"Утро туманное, утро седое…" — тонко запела флейта.
В лицо Вадиму ударил влажный ветер, наполненный ароматом соснового бора, лесной прохладой и теплым, безмятежным покоем… Грусти не было, только светлая прозрачная печаль и надежда, пока еще хрупкая и немножко робкая, как колокольчики возле бабушкиного дома…
Сергей Саканский. Каратель
1
Оказавшись в желтом, уже достаточно задымленном пространстве пивного зала, Жаров бросил на деревянный стол пачку газет, быстро прошел к прилавку и напузырил себе кружку "Оболони". Первую он выпил залпом, прямо здесь, со второй вернулся к столу, стукнул ею о стол и огляделся по сторонам.
Конец рабочего дня, народ постепенно концентрируется. Уже нельзя позволить себе роскошь отдельного столика — и напротив Жарова сидел какой-то человек; более того, он уже нацелился бровью на пачку "Крымского криминального курьера" и приготовился вступить в разговор.
День у Жарова был тяжелый, как всегда во вторник, перед выходом в продажу очередного номера. По вторникам Жаров с утра до вечера крутился за рулем, поэтому и кружки пива позволить себе не мог. Он забирал из типографии тираж и закидывал его трем крупным дилерам, развозил по пяти магазинам, а завтра с утра ему предстояло объехать еще несколько точек. Эту пачку (представительская часть тиража) он отнесет сегодня в редакцию, где и заночует, так что кружку-другую пива на сон грядущий выпить сейчас можно, тем более что машину он уже поставил на стоянку, а до редакции отсюда пешком пять минут.
— Курьером трудишься? — мужчина кивнул на пачку прессы.
— Угу, — ответил Жаров сквозь очередной глоток.
Это лицо показалось ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где видел его раньше.
— Дрянь эту криминальную возишь, — зловеще продолжал навязчивый собеседник.
Жаров молчал.,
— И что за ерунду они пишут… — добавил сосед.
Жаров молчал, потому что был не только курьером этой газеты. Он был ее главным редактором, владельцем и учредителем, а еще — автором той самой передовицы, в которую ткнул своим рыбным пальцем угрюмый нетрезвый сосед.
Статью он написал на той неделе, и она ему пока еще нравилась. Некая вольная фантазия о снах и сновидениях, о пророческих кошмарах, которые мучили знаменитых преступников накануне смертной казни. Одна загадочная история действительно имела место, Жаров вычерпал ее в интернете, остальные он выдумал сам — кто их знает, знаменитых преступников, что им там снилось перед вступлением на эшафот?
— А я почитал, пока ты за пивом ходил. На самом деле не так все это и глупо. Кое-что такое все же есть… Знаешь, кто я?
Он потянулся к Жарову через стол, обдав его запахом вяленого леща. Жаров подумал, что сейчас он признается в зловещем убийстве, которое совершил в школьные годы, чему уже давно истек срок давности, а значит, и похвастаться можно. Но реальность приготовила ему гораздо более причудливый изгиб.
— Месяц назад, — глухим голосом сказал мужчина, — мою жену распорол маньяк. И до сих пор его не поймали, так-то.
Жаров наконец узнал его. Да ведь это же Куравлев! Тот самый Куравлев, муж молодой женщины, зверски убитой маньяком-карателем на Рабочей улице. Подозрение, естественно, поначалу пало на мужа, его допрашивали, Жаров тогда заходил в Управление навестить своего друга, следователя Пилипенко, а тот был как раз занят с этим Куравлевым. Помнится, у него оказалось какое-то железное алиби, да и обстоятельства убийства снимали с него подозрения. По всем признакам было ясно, что в городе появился маньяк. Он мог нанести свой следующий удар через неделю, через две или более. Пилипенко, который вел это дело, уже месяц был как на взводе, но маньяк, притихнув где-то, не торопился продолжить свое представление…
Жаров глубоко вздохнул, Куравлев истолковал этот вздох по-своему.
— Тяжело, конечно. По вечерам особенно. Входишь в комнату, а там — цветы… Оттого и пью.
Он приподнял свою кружку и с грустью осмотрел ее.
На самом деле Жарову стало стыдно: эмоция, притаившаяся за его вздохом, была совершенно другой — с отвращением к себе он подумал, что этого человека послал ему удачный случай и теперь нельзя его упустить. Ведь перед ним сидел великолепный материал для газеты, и ему приходится быть немного мерзавцем, скрывая свою радость по поводу грядущей работы…
— Сочувствую, брат, — сказал Жаров. — Может, тебе помочь чем-то? Ты только скажи…
Жаров знал такие ситуации. Как ни цинично это звучит, но пьет-то он оттого, что природный пьяница и подсознательно использует повод, как бы трагичен и тяжел он ни был.; Жаров был готов сделать что-то для этого несчастного — дать ему денег, что ли? Но денег Куравлев не просил. Ему был нужен слушатель. В следующие полчаса Жаров узнал такое, отчего человек, сидевший напротив, заинтересовал его по полной программе…
2
Евгений Куравлев был инженером на конфетной фабрике, его жена Нина временно не работала. Как-то раз, вернувшись домой после, откровенно говоря, хорошей пьянки, он обнаружил свою жену мертвой. Преступник убил ее ударом ножа в сердце, усадил на супружескую кровать, а в ладонь вставил скрученную в трубку брошюру. Это была маленькая карманная книжка "Сердце грешницы". Другая рука жертвы сжимала рукоятку столового ножа, который оставался в теле. Это положение также (как было доказано следствием) придал телу убийца. Похоже, он хотел создать показную, карикатурную иллюзию, будто бы женщина, прочитав разоблачительную брошюру, не вынесла позора грешницы и тут же покончила с собой.