— Может, останешься?
Егор покачал головой:
— Извини.
— Значит, уходишь. — Ляля взяла сигарету из пачки. — Я Машке давно говорила: с твоими данными, подруга, вполне можно выходить замуж за арабского нефтяного шейха, никак не меньше. А ты? Ты-то что мог ей предложить? Бабушкину халупу в «хрущевке», на последнем этаже — без мебели и с мольбертом посередине?
— Откуда ты знаешь про мольберт? — буркнул уязвленный Егор.
— А у тебя на ладони пятнышко от краски, — объяснила она исчерпывающе.
Утро радостно просемафорило Егору головной болью и колючей сухостью во рту. Он с трудом разлепил веки, взглянул на «ходики» на стене… Мать твою, одиннадцатый час, Ромка давно ждет на площади. Голову мне оторвет, когда явлюсь.
Роман прохаживался перед фонтаном, охраняя картины: три Егоровых и две своих собственных, два бесхитростных деревенских пейзажа — зимний и летний. Солнце припекало, и он был в бриджах, тельняшке и ярко-красной бандане, что вкупе с угольно-черной бородой придавало ему вид флибустьера, который выбрался на сушу спустить в ближайшем кабаке часть награбленного золота.
— Поздненько ты нынче, — ехидно заметил он вместо приветствия.
— Извини, — покаянно откликнулся Егор. — Вчера, понимаешь…
— Вижу, не слепой, — Роман критически оглядел приятеля с ног до головы. — Хоть бы причесался, а то чучело чучелом. Расческу-то не пропил еще?
— С каких это пор ты…
— С таких, — перебил он. — Тебя, между прочим, все утро дама ждет.
— Дама? — равнодушно переспросил Егор.
Роман указал подбородком куда-то за его спину. Егор нехотя оглянулся.
И увидел Марию.
Глава 4
Перекресток
— Здравствуй, — сказала Мария. И посмотрела на Егора снизу вверх.
Он не сумел ответить сразу. Дыхание внезапно перехватило, будто у боксера, пропустившего удар на ринге, ослабли колени и отчаянно зашумело в ушах — Егоровы внутренние органы отреагировали на Марию быстрее самого Егора.
— Здравствуй, — наконец произнес он. — А ты изменилась.
— Да?
— Да. Была симпатичной девушкой, а стала…
— Кем? — спросила она.
— Стала красивой женщиной. Хотя это звучит банально.
Она улыбнулась — очень знакомой улыбкой, немножко наивной, немножко грустной и подкупающе доверчивой. Да, глаза и улыбка — вот то, что осталось неизменным со времен прошлой жизни. Зато все остальное…
Волосы, к примеру, лежали несколько иначе. Неуловимо, но ощутимо иначе, наглядно демонстрируя разницу между парикмахерской районного Дома быта и салоном красоты для VIP-персон. Чуть тронутые дорогой помадой губы, чуть тронутые дорогой тушью ресницы, изысканный лайковый пиджак, блузка нежнейших кремовых тонов, кулон старинной работы на тонкой золотой цепочке, короткая облегающая юбка и белоснежные туфли-«лодочки» — Егор, отнюдь не считавший себя знатоком женских шмоток, сумел оценить их элегантную простоту. Простоту, которая стоит денег. Ему сразу стало неловко за свои стоптанные кроссовки и поношенную куртку. И за практически вечное несмываемое пятнышко от краски на правой ладони, из-за которого проницательная Лялечка окрестила его «свободным художником». Хорошо, за маляра не принята…
— Давно меня ждешь? — спросил он, чтобы что-то спросить.
— Не очень. Я смотрела картины.
Егор скосил глаза на Романа, который устроился на стуле подле собственного пейзажа «Зимнее утро» и Егоровых «Парашютов над Таллинном». Несколько дней назад, сидя без копейки, они с Ромкой договорились выставить «Парашюты» на продажу. Мария подошла к картине вплотную и спросила:
— Сколько это стоит?
— Не продается, — сказал Егор. — Я обещал подарить эту вещь одной девушке, которая раньше играла на скрипке в подземном переходе.
Ромка угрожающе шевельнул пиратской бородой, но Егор даже не обернулся в его сторону.
— Вот как? — проговорила Машенька. — А если эта девушка больше не играет в переходе?
— Все равно, — упрямо сказал Егор. — Обещания нужно выполнять.
Он вынул из сумки вощеную бумагу, упаковал полотно (Ромка и не подумал помочь — стоял поодаль, засунув руки в карманы и демонстративно глядя в сторону: должно быть, мысленно пересчитывал баксы, фривольно сделавшие ему ручкой) и сказал:
— Ну вот. Теперь владей.
И неловко затоптался на месте, не знай, что делать дальше. Вдруг с беспощадной ясностью подумалось: а ведь она сейчас уйдет. Помашет рукой на прощание — и исчезнет, на этот раз навсегда. Не станешь же караулить ее круглыми сутками у ворот особняка, под прицелом охраны и видеокамер.
Сейчас она уйдет…
— Подожди, — вдруг толкнула Егора неожиданная мысль, и он уцепился за нее, как за спасательный круг. — Как же ты это донесешь до дома? — он указал на сверток с картиной.
Мария чуть снисходительно улыбнулась.
— Я на машине.
Егор огляделся.
— А…
— Я отпустила шофера пообедать.
Егор хмыкнул и мысленно щелкнул себя по носу: пора усвоить, парень, что перед тобой не девочка-скрипачка, а весьма и весьма состоятельная дама, не тебе чета.
— Может, нам тоже стоит перекусить? — вдруг спросила Мария.
— Что? — очнулся Егор от раздумий.
— Помнишь наше кафе?
— «Разбитую амфору»? Я там больше никогда не был.
— А если я приглашу тебя туда, это будет очень большой наглостью?
— Нет, — проговорил Егор. — Это вовсе не будет наглостью.
Видимо, хозяин «Разбитой амфоры» обладал очень приличной «крышей», иначе почти невозможно было объяснить тот факт, что за три года кафе не разорилось, не трансформировалось в казино, аптеку или склад наркотиков. Удачно подретушированная вывеска, следы свежего ремонта на рельефных каменных стенах, новое панно, изображающее то ли взятие Трои, то ли один из подвигов Геракла.
Машенька посмотрела на него сквозь бокал с вином — как когда-то, в прошлой жизни.
— Ты сам сказал: играла в переходе на скрипке.
— И как, удачно? — он хмуро усмехнулся. — Хотя что я спрашиваю.
Егор опустил глаза и вяло поковырялся вилкой в тарелке. Мясо источало восхитительный аромат, но есть совершенно расхотелось. А хотелось, если быть до конца честным, именно этого: спрашивать. Забросать вопросами, осточертеть своими вопросами, на которые (если опять же быть честным) он не имел никакого права…
Он и не стал их задавать — Мария все поняла сама.
— Ты хотел узнать про Юлия?
Егор кивнул.
— Откуда он взялся?
— Откуда? — Мария на секунду задумалась. — Наверное, сверху. С улицы. Я ведь играла в переходе, не забыл? А он подошел, послушал…
…Ей в тот день и вправду светила перспектива остаться без ужина — а все из-за двух типов, что неожиданно возникли из толпы. Они были похожи, как братья-близнецы: оба квадратные, угрожающе-бритые, в ярких спортивных костюмах и с золотыми цепями на шеях.
Оба смотрели презрительно и выжидающе.
— С тебя пятьдесят баксов, — сказал один. — К концу дня.
Сердце у Маши упало.
— Ребята, вы что? Я за весь день не больше ста рублей зарабатываю…
— Не чешет, — повторил первый. — Запомни: не будет «бабок» — можешь распрощаться со своей скрипкой. И еще кое с чем. Так что береги пальчики, Паганини. До вечера.
Странно, что она не ушла. Даже не подумала уйти, хотя элементарные соображения безопасности требовали поскорее убраться из этого проклятого перехода. Но она продолжала играть, глотая слезы и глядя прямо перед собой. Ей было все равно. Она даже не сразу поняла, что кто-то стоит рядом и пристально смотрит на нее. И слушает музыку.
Если сказать точнее, их было четверо, этих слушателей. Но один — тот, что стоял чуть впереди остальных, особенно привлекал внимание. Ему было немного за сорок. У него был мужественный подбородок и резко очерченные скулы — такие скулы рождены, чтобы повелевать, с одинаковой легкостью по-царски награждая за преданность и деспотично карая впавших в немилость. Хозяин, подумала Мария с неприязнью. Наверное, босс тех двоих, что давеча вымогали деньги. Решил собственноручно провести акцию устрашения, гад…