С покойником все не так просто оказалось. Следователь опять приехал, труп увезли, а потом участковый сказал, что это как раз тот парень был, которого Гриша узнал на празднике Ивана Купалы. Тот сынок хозяйский, из-за которого Гришина с Галиной любовь закончилась. Сынка звали Дмитрием, это Ульяна уже от людей узнала. Погиб в тот же день, что и Галина, только нашли не сразу, поэтому труп был так обезображен — рыба ведь тоже есть хочет, а что есть — ей все равно. Человек для нее просто пища, ничего более. Говорили, что будто на шее у него рана, как от укуса, и на голове — видимо, ударили чем-то тяжелым. Но точно сказать трудно, потому что времени много прошло, процессы разложения далеко зашли. В городе вскрытие делали, участковый сообщил — умер от утопления, захлебнулся. Опять пошли разговоры, но также быстро захлебнулись — от отсутствия информации и улик, как сказал бы участковый. Впрочем, версий, кроме как потустороннего происхождения, особенно и не было. Да и обсуждали вяло — Галина давно в земле, а Дмитрия никто не знал. Казалось, что мать Галины, Надежда, что-то знает, но она молчала как рыба, открещивалась. На том и успокоились. Пусть милиция думает, ей за это деньги платят. Ульяна хоть труп и не видела, но почему-то ужасно расстроилась. Ей стало вдруг отчаянно жаль этого неизвестного ей Диму, погибшего в молодом возрасте непонятно за что. Только и оставил после себя что разложившийся кусок плоти да парочку мыслей. Втайне от мужа она проревела целый вечер, и затухшая было ненависть к Галине, невольной виновнице всего этого кошмара со смертями, вспыхнула в сердце Ульяны с новой силой.
Из-за этого случая начавшаяся будто налаживаться жизнь Ульяны вновь стала разваливаться. Не так, как сначала, а медленно, исподволь. Ульяна оказалась хорошей хозяйкой, в доме всегда чисто, прибрано, еда готова. Мужа с работы встретит, накормит. Огород, правда, не любила, занималась им чрезвычайно неохотно, но тут Гриша на помощь приходил — копал, урожай собирал, в погреб стаскивал, к зиме готовился. Пить перестал, но ходил невеселый. Грубым не был, но Ульяна кожей чувствовала охлаждение. Бывало, придет с работы, слова не скажет — телевизор включит, уставится, будто смотрит, а глаза пустые, неподвижные, думает о чем-то своем. Ульяна подойдет, подластится, он улыбнется вымученно, скажет, что устал. А то вовсе ночевать в леспромхозе остается, говорит, на автобус опоздал. Ульяна не настаивает, она терпеливая, измором его возьмет, любовью да лаской отогреет. Чувствует ее сердце червоточину какую-то, но трудно понять, откуда беда идет. А может, и не беда это вовсе? А так, причуда, блажь? Хочется молодой жене, чтобы муж ее вниманием окружал, заботой, денно и нощно, но жизнь другого требует. Вроде и не ругаются они, не ссорятся, но отчуждение остается.
Зима наступила, работы по дому меньше стало, и видит Ульяна: томится здесь Гриша. То к матери съездит дня на два, то в город по делам. Ее не берет, отговаривается. Приезжает злой, выпивает и спать ложится. К ней почти не прикасается, хотя каждый раз Ульяна ждет моментов этой супружеской близости с замиранием сердца. Горит вся от нетерпения, а он холодный, как рыба. Не приголубит, не приласкает, если и захочет когда любовью заняться, делает это властно и грубо, а потом сразу засыпает. Но Ульяна и этими моментами дорожит — любит мужа больше жизни, прощает все. Родителям не жалуется, чтоб не волновались, ее семья — ее дело, ее и Гришино. Светке тоже ничего не рассказывает, боится — разнесет по деревне. Пусть думают, все хорошо у них, она сор из избы выносить не привыкла.
Как-то долгим зимним вечером, перед самым Новым годом, завьюжило сильно, а Гриши все с работы не было, и Ульяна сильно волновалась, бегала от окна к окну, всматривалась во мглу. Он пришел за полночь, выпивши, дыхнул на нее алкоголем, молча разделся и лег, даже ужинать не стал. Ульяна обиделась, залезла в холодную постель рядом с ним, свернулась калачиком. Вдруг жалость такая на нее накатила, непонятно с чего, аж сердце зашлось. Повернулась она под влиянием порыва, обняла Гришу, прижалась к нему обнаженным телом, зашептала горячо:
— Истомилась я, милый, истосковалась по тебе… Ребеночка хочется… очень…
Гриша оторвал ее от себя, отвернулся, раздраженно выдохнул в лицо перегаром:
— Уйди, постылая…
Ульяне кровь бросилась в голову. Она — постылая?! Что же он такое говорит? Постылая… А кто тогда желанная?! Или пьян сильно? А что у пьяного на языке, как известно… Когда же она опостылеть ему успела? Или не любил вовсе? Зачем тогда женился? Мысли крутятся в голове у Ульяны, уснуть не дают. Так и пролежала почти до утра, без сна.
Утром встала раньше Гриши, в глаза ему не смотрит, слишком сильно обидел. Гриша понял что-то, взгляд виноватый, подошел сзади, обнял.
— Что, Улечка, грустная? — Улечкой назвал.
Она руку стряхнула.
— Постыла я тебе, значит…
— Прости дурака, выпил вчера, день трудный был, с начальством поругался. Домой взвинченный пришел, не помню почти ничего. Если и сказал что дурное, это не со зла, поверь, а то и за кого другого тебя принял? Все начисто забыл…
Хоть и чувствует Ульяна — лукавит, но простить рада. Тем более сам подошел, ласкается.
— Да я и забыла уже все.
— Ты у меня умница, красавица.
Ульяна расцвела, зарумянилась, как красное солнышко. Вот и пойми мужчин. Что у них на уме? Вчера из дому выгнать был готов, а сегодня чуть не на руках носит. Но Ульяна и этому рада, на работу собирается, напевает под нос.
Новый год встретили у ее родителей. Мать Гриши у сестры осталась, не бросишь же больную. Гриша перед Новым годом к ней съездил, поздравил, подарков отвез, Ульяна сама ей в магазине платок ручной работы купила и белье постельное. Хоть и знала, не постелет, стелить некуда, а купила. Пусть Гриша знает: она его мать уважает. Гриша у нее единственный сын, отец сгинул, когда он еще мальчишкой был. Ушел на охоту и не вернулся, зима была, искали неделю, да не нашли. Пропал. Похоронили пустой гроб и вроде как точку на этом поставили. Да и правда, был бы жив, давно бы объявился или весточку бы послал какую, зачем пропадать? Клавдия с мужем хорошо жила, не жаловался никто.
Своим Ульяна тоже подарков накупила, хотелось порадовать. Мать аж руками всплеснула, когда Ульяна вывалила перед ней и наборы посуды, и занавески вышитые, и платок козьего пуха, и жилетку для отца из овечьей шерсти.
— Зачем так потратилась, дочка? Мы не бедные, сами себе все позволить можем.
— Перестань, мам! Это же подарки! От чистого сердца…
— Ну, тогда спасибо! — Мать сбегала в комнату и вынесла оттуда пакеты.
— И у нас для вас кое-что есть! — Она торжественно развернула первый пакет, и Ульяна увидела белоснежную блузку натурального шелка с облаком кружев на груди.
— Какая прелесть! — Она бросилась на мать с поцелуями. — Где взяла?
— Да уж взяла! — Мать таинственно повела бровями. — Носи!
— А это что? — Ульяна раскрыла второй пакет и вынула оттуда лисью шапку. — Кому?
— Да Грише твоему! Хороша?
— Еще как! — Ульяна вертела шапку в руках, серебристый мех чернобурки переливался, таял под руками. — Вот это подарок!
Ульяна накинулась на мать с поцелуями, грозя задушить в объятиях.
— Спасибо!
Шапка Грише понравилась, но бурного восторга он не выказал. Сдержанно поблагодарил, несколько разочаровав Ульяну столь прохладным отношением к красоте. Впрочем, все остались довольны, и праздник прошел хорошо, даже весело. Соседка забегала, потом Светка пришла с Витькой, песни попели, всего понемножку. Гриша, казалось, растаял, поддался всеобщему веселью, балагурил, и Ульяна воспрянула.