Гриша послушно съел ложку. Посидел полчаса, спать пошел. А Ульяна извелась вся, мысль про Гришиного отца ей покоя не дает. Решила к матери сходить, вдруг что расскажет.
Мать Ульяне обрадовалась, как обычно. Захлопотала, чай греть бросилась.
— Я пироги вчера испекла, будешь?
— С чем?
— С грибами и картошкой, твои любимые.
— Буду, конечно, чего спрашиваешь.
— Ну, бери тогда. — Мать отрезала дочери здоровенный кусок.
— Ты меня, как свинку, откармливаешь.
— Ешь, похудела вон как. Кожа да кости. Вы там питаетесь хоть?
— Мам, ну питаемся, конечно. Не с голоду же пухнем. Я спросить кое-что пришла. Про Гришиного отца…
— Про отца? А что про него спрашивать?
— Как он исчез? Куда?
— Зачем тебе это?
— Надо. Наследственность дело серьезное…
— Наследственность? Ты о чем? Думаешь, Гришка в него такой?
— Какой?
— Ну, пьющий…
— Не знаю, расскажи просто, как он пропал.
— Да что рассказывать, жили они с Клавдией нормально. Как все. Ругались иногда, но не более того. Кто же не ругается? Он и не пил почти совсем. На охоту ходить любил, и ружье у него было. Как поругаются, он сразу в тайгу, походит-походит и возвращается. Но в последнее время идея у него одна появилась навязчивая. Клады искал. Как вожжа ему под хвост попадет, так в лес убегает на пару дней, приходит весь грязный, оборванный, руки по локоть в земле, грязь под ногтями, глаза безумные. Все от него как от чумного шарахались, когда он по деревне домой шел. Но ничего, отлеживался, отсыпался, отъедался, и опять как огурец. Клава по первой переживала очень, плакала, а потом успокоилась. Что ж, что странность такая? Все мы со своими причудами. Тем более что он потом долго уже никуда не ходил. Но самое интересное, что все это с ним случалось, когда выпьет. Он знал это, поэтому и не пил. Но все-таки иногда это происходило, и тогда он непременно отправлялся на поиски клада. Прямо одержим этим был. Бес в него вселялся, и он собой управлять не мог. Ну, а один раз не пришел из тайги. Сгинул. Бог знает, что с ним случилось. Мог и в яму волчью провалиться, или еще что… У леса не спросишь. Что ж, Гришка, тоже за кладами собрался?
— Да нет, не собрался пока. Я просто спрашиваю. А клады-то он с чего искать начал? Ну, сидел, сидел, и вдруг — клады… Странно…
— Не знаю, начал, и все. Клавдия все молчала, но как-то подвыпила в гостях и обмолвилась, что про клады мужу сорока сообщает. На хвосте вроде приносит новость. Все посмеялись тогда: зараза и на Клавдию перекинулась, тоже с ума сошла. А она обиделась, встала и ушла. Потом сам Генка, муж ее, кому-то поведал, что иногда просто мочи терпеть нет, пойдет в лес, а каждое дерево ему так и шепчет, где клад зарыт, и птицы о том же стрекочут. И будто понимает он всех, и деревья, и птиц. Мужики у виска пальцем покрутят — и пойдут восвояси. Тем более что в другие время он совсем нормальный человек. И говорит разумно, и работник хороший, и совет дельный даст, ежели кто спросит. Поэтому на причуды смотрели сквозь пальцы. Ну, а потом пропал… Вот вся история. Клава так замуж и не вышла, одна Гришку поднимала.
— Это что же выходит, он сумасшедший был? Отец Гриши?
— Ну, не совсем так, блаженный просто, с идеей этой носился. Так ведь изредка. Ничего, жить не мешало.
— И что, нашел клад?
Мать засмеялась:
— Мне о том не докладывали. Может, и нашел, но доподлинно ничего не известно. А я так думаю, что побегал он по тайге всласть, почудил, а когда хмель из него выходил, он и домой возвращался. Какие клады? Глупость это все… Клады… Разве Клава бы так жила тогда? Уж попользовалась бы чуток, хоть бы и для сына. А насчет наследственности, так Гришка же здоровый! Он и в армии был, медкомиссию проходил, если что-то серьезное, разве бы его взяли? А допиться можно и до того, что черти прямо в доме мерещиться начнут, не только клады. Водка — она даже самых крепких валит. Белой горячкой болезнь называется.
— Да-а, — Ульяна доедала второй кусок пирога, — интересно… Думаешь, дело в водке?
— В ней, конечно, в чем же еще? Он же трезвый клады не искал…
— И то правда. Ладно, пойду. Я свечки, кстати, поставила.
— Вот и умница. Пирогов возьмешь с собой? А то я гору целую напекла, боюсь, не съедим.
— Давай. — Ульяна взяла пакет с пирогами.
Гриша еще спал. Ульяна прибралась немного, стараясь не разбудить. Значит, дело в водке. Что ж, с этим можно бороться. Одному клады мерещатся, другому русалки, каждый по-своему с ума сходит. Допивается то есть.
Прием снотворного был рассчитан на пять дней, больничный дали на три дня, два выходных, итого пять. Гриша ел и спал, вечером сидел на завалинке возле дома, курил и снова ложился. Ульяна ему не докучала. Но потихоньку решила сходить к матери Галины, Надежде, расспросить ее об отношениях Гриши с ее дочерью. Не уверена была, что Надежда будет с ней говорить, но чем черт не шутит? К тому же она-то чем виновата? Что у ее дочери с Гришей было — дело прошлое. Да и в гибели Галины Ульяниной вины нет. Надежда женщина неплохая, должна понять.
Дверь в дом Надежды была открыта. Ульяна вошла, прошла внутрь. Тихо. Стало немного страшно — вдруг как померла Надежда? Болеет ведь.
— Теть Надь, вы дома? — окликнула Ульяна.
Тишина. Ульяна в комнату прошла, на кровати кто-то зашевелился.
— Кто там?
— Это я, теть Надь, Ульяна.
— A-а, Уля, проходи. Нездоровится мне что-то, прилегла вот.
— Может, вам чайку вскипятить? Или лекарство купить сбегать? Скажите…
— Лекарство не нужно, у меня есть, выпила уже. А чайку можно, вскипяти, ноги не ходят, а пить хочется. Мед там есть и сахар.
Ульяна поставила на плитку пузатый чайник, зажгла газ. Синие язычки плотно охватили донышко чайника, и он загудел. Ульяна подождала, пока закипит, заварила с травкой, поставила на поднос мед, чашки и чайник и пошла в комнату.
— Пейте, теть Надь, я там травку у вас нашла, так положила.
— Вот спасибо, а то уж не знала, что и делать.
Пока она пила, Ульяна посмотрела по сторонам. Грязно, пыльно, запущено.
— Вы пейте пока, а я подмету тут у вас. — Не дожидаясь ответа, сходила за веником и принялась за уборку, вымела избу, смахнула паутину из углов, подоконники протерла.
— Вот спасибо, деточка! Стыдно за грязь, но что поделаешь… сил в последнее время совсем не стало. Как Галочка умерла, — Надежда зашмыгала носом, — так все в запустение пришло. И я совсем расхворалась, да и не хочется ничего…
— Что вы, теть Надь, вы еще молодая… Негоже так думать.
— Да я и сама знаю, но руки опускаются. Ты чаю-то попей, милая, попей. Вкусный получился, ароматный!
Ульяна взяла в руки чашку, отхлебнула.
— Я поговорить хотела… О Галине и Грише. Я знаю, было у них что-то раньше. Серьезно?
— Было, да прошло… Зачем тебе? Галочки нет, Гриша твой муж.
— Да я не сплетничать собиралась. После смерти Галины Гриша сам не свой ходит. Как подменили. Что и делать — не знаю, поэтому разобраться хочу. Чем лечить, если диагноз неизвестен? Если он из-за Галины так расстраивается, это одно, а ежели что другое?
— Да ладно, что тут скрывать, и не тайна это вовсе. Они с Гришей еще со школы дружили. Ты совсем маленькая была, поэтому не помнишь. Потом Гриша в институт поступил, на первый курс, а Галина к нему ездила. Думаю, любовь у них была. Серьезно все было, к свадьбе шло. Гришку должны были после первого курса в армию забрать, а потом они расписаться собирались. Гриша хотел сразу, до армии еще, но Галя что-то вдруг на дыбы встала. Зачем, говорит, все в кучу мешать. Придет из армии, спокойно распишутся и свадьбу сыграют. На том и порешили. Гриша комнату у хозяйки в городе снимал, туда и Галина приезжала. Я-то знала, но смотрела сквозь пальцы. Дело молодое, чего мешать? Тем более что жених и невеста. Как-то Галя уехала в город, к Грише, но вдруг неожиданно быстро вернулась. Да хмурая такая, злая. Я ее спрашиваю, а она молчит. В комнате заперлась, сутки не выходила. Потом вышла и говорит, что все, мол, с Гришей покончено. Расстались. Я уж ее расспрашивала, и так и эдак. Она пару слов бросила, что приревновал ее Гришка, и все. Даже упоминать об этом запретила. Все и все. Нет больше у нее жениха. Вроде из-за сына хозяйского они тогда повздорили. Гришка застукал их вместе, а как там и что, точно не знаю. Кто же расскажет, если это только их троих касалось? Гришку потом в армию забрали, отслужил, снова в институт вернулся, доучился и сюда приехал. Пока его не было, за Галиной многие ухаживали, добивались, а она ни в какую. Не люблю, говорит, никого. Я ее и уговаривала, и плакала, все без толку. Упрямая была. Потом я узнала, что она, оказывается, с парнем из города иногда встречается, с тем сыном хозяйки, Димой, из-за которого весь сыр-бор разгорелся. Ездила к нему в город на выходные, но он сюда не приезжал. Один раз только. Тогда я его и увидела. Мне уже все равно было — Дима так Дима. Бабий век он, сама знаешь, короткий… Но Галка и тут хвостом крутить умудрялась. Водила этого Диму за нос, манила, но близко не подпускала. Издевалась. А он все ходил за ней, как телок. Потом военный этот… Смеялась все. И этот дурак, и тот не такой. Я предупреждала: смотри, допрыгаешься, одна останешься. Думаешь, легко век одной коротать? Какое там! Она и слушать не хотела. Мне, говорит, все равно, одна так одна. Найду потом деда или калеку какого и буду жить. А пока на меня мужики смотрят, мне и так хорошо. Дура, я ей говорила, ты дура! У деда бабка есть, внуки. А у тебя чего? Никого и ничего. Потом уже и захочешь родить, а не сможешь. Она смеялась. Я уже рукой на нее махнула, пусть живет как хочет! Плетью обуха не перешибешь и замуж ее насильно не выдашь. И вдруг накануне праздника Ивана Купалы, она мне и говорит: «Дима на праздник придет, я его пригласила. Руки моей после у тебя просить хочет…» Я так и замерла. «А ты чего?» — «Ну чего я? Соглашусь, наверное… Надоело одной мыкаться, устала. Семью хочу, детей. Димка меня любит». Я обрадовалась, грешным делом: «Вот и правильно, дочка, выходи. Свадьбу вам сыграем, дети пойдут, мне на радость!» Она улыбнулась печально так, обняла меня, и всплакнули мы с ней. А беду-то я и не почуяла… Молчало сердце материнское. Вот ведь как бывает… — Надежда заплакала.