— Доченька, да что ты… напугала меня как… Что же ты себя-то убиваешь? Да Бог с ним, с пьяницей этим, возвращайся домой. Ты молодая еще, все у тебя впереди. А ну как руки распускать начнет?
Так и до беды недалеко. Что ты мучаешься? Мне и самой на тебя смотреть больно. Разве для этого я тебя родила, чтобы какой-то ирод над тобой издевался?
Ульяна издала тяжкий вздох.
— Да не ирод он, мама, душа у него больная… А мучаюсь я от того, что помочь не могу…
— Доченька, всем на свете не поможешь. А так и он пропадет, и ты себя загубишь. Уж сколько ты терпишь? Никто тебя не упрекнет.
— Упрекнет.
— И кто же это, помилуй Господи?
— Он и упрекнет, тот, кого ты назвала, — Господи…
— Доченька…
— Мама, я обещала быть и в горе, и в радости. И что же получается, что в радости пожалуйста, а в горе — сами справляйтесь? Виновата я, мама, ты же не знаешь ничего… Это мне наказание такое…
— В чем ты виновата-то?
— Это мое дело. Про то тебе лучше не знать. А только не могу я его оставить.
— Ну, поживи хоть немного дома, пусть одумается. Увидит, что тебя нет, может, всколыхнется что-то внутри. И тебе отдохнуть надо. Живем-то рядом, навестить всегда сможешь.
Чувствует Ульяна, что не сможет она сейчас вернуться, силы кончились. И правда, отдых ей нужен. Чтобы побыть одной, без мыслей и чувств, не видеть Гришу, его опухшее пьяное лицо, не слышать его пьяного бормотания про русалок и клады. Устала она. Не железная ведь.
— Ладно, поживу у вас недельку, может, и правда одумается.
Мать обрадовалась, захлопотала вокруг Ульяны.
— Вот и умница, вот и молодец. Отдохнешь, нервы успокоишь. А там видно будет.
От валерьянки Ульяну в сон клонит.
— А отец что скажет?
— Да что же он скажет? Разве он враг тебе, дочка? Он уже у меня спрашивал, как там Улечка справляется? Гришка-то, мол, пьет не просыхая. Не обижает ли нашу девочку? Пусть, говорит, домой возвращается, ежели что. Не на одном Гришке белый свет клином сошелся. Какие ее годы.
— Я знаю, папа за меня горой…
— Ну а знаешь, чего спрашиваешь? Пришла и живи.
— Поживу немного… — Ульяна выбивала зубами дробь, — накрой меня чем-нибудь, холодно что-то.
Мать принесла теплое одеяло, накрыла Ульяну. Та уже спала, свесив руку с дивана. Мать заботливо поправила подушку и выключила свет. Накапала себе валерьянки, выпила и ушла на цыпочках, чтобы не разбудить дочь.
Когда пришел отец, мать рассказала ему, что творится с Ульяной, и отец покачал головой.
— Мне этот молодчик сразу не глянулся. Но теперь что говорить. Если обидит ее, со света сживу.
— Ну что ты, Леня, что ты… Молодые они еще, сами разберутся. Глядишь, уладится все вскорости.
— А не уладится, так пусть разводится, места хватит.
— Да не хочет она…
— Ладно, что заранее причитать, поживем — увидим.
— Твоя правда…
Родители пошептались еще и затихли.
На следующий день после работы Ульяна зашла к мужу. Он уставился на нее, буравя красными-глазами.
— Где была-то всю ночь? Шлялась, что ли?
— Постеснялся бы в выражениях… шлялась… у родителей была.
— Что там делала? — Гриша икнул.
— Отдыхала. Пожить у них хочу. Устала я от нашей жизни.
— Вот как. — Гриша опрокинул стопку в рот, крякнул, утерся рукавом. — Ну иди, живи. Скатертью дорога. Без тебя обойдусь. Только и знаешь, что ныть да причитать. Мне тоже покоя хочется.
— Пить спокойно?
— А хоть бы и пить, тебе-то что?
— Муж все-таки…
— Муж?! Тогда терпи, если муж!
Ульяна замешкалась. Может, потерпеть еще? Муж ведь… Отвернулась к окну, задумалась. Вдруг Гриша резко дернул ее за руку, усадил к себе на колени. Впился мокрыми от водки губами Ульяне в губы, отчего у нее перехватило дыхание и слегка замутило.
— Пусти, ирод, пусти! — Ульяна вырвалась из цепких объятий, поправила платье. Брезгливо вытерла губы. — Нет, пойду. Без меня, может, одумаешься. Одиночество, глядишь, на пользу пойдет.
Гриша пьяно захохотал.
— Что, не нравится такой муж? Нам подавай доброго и хорошего, чтобы желания исполнял, на руках носил… Не до-ждешь-ся! Слышишь, ты, уродина!
Ульяна молча собирала вещи. Не сказав ни слова, вышла из дома и направилась к родителям. Там ничего не спрашивали, понимали, как ей тяжело. Молча поужинали, посмотрели телевизор и пошли спать.
Две недели Ульяна не ходила к Грише. Мишку встретила, к которому Гриша хотел в бригаду пойти, не утерпела, спросила, не просился ли муж.
— Нет пока. Но могу взять, он мужик толковый, работать умеет. Только пить — ни-ни! Сама понимаешь…
— Да понимаю. Надеюсь, придет в себя, одумается.
— Скажи, что жду его, даже рад буду. У меня сейчас двое ушли, так работать некому.
— Скажу. А тебе спасибо!
— Да не за что. Работать будет, получкой не обидим. Ну, бывай, побегу!
Мишка махнул Ульяне на прощание рукой, Ульяна слабо улыбнулась. Может, все не так и плохо? Ну, уволился, что с того? Разве мужик работу себе не найдет? Тем более в деревне… Проснется пару раз в пустом доме, увидит грязь, запустение, взвоет. Ульяна немного повеселела. Решила в выходной к Грише зайти, тайком от родителей. В субботу они собирались в соседнюю деревню к родственникам, с ночевой. Вот Ульяна и надумала к мужу сходить, проведать. Душа-то болит… может, убраться надо, приготовить чего… Раза два видела Гришу, когда мимо его дома проходила, а он на завалинке сидел, так он даже не повернулся в ее сторону, не окликнул. А у Ульяны сердце дрогнуло, жалко стало его аж до кончиков пальцев. Сидит заросший, неухоженный, одинокий. Хотела войти, но побоялась — прогонит. Так и прошла мимо… Но в субботу обязательно зайдет, тем более что и повод нашелся — про Мишку сказать, про работу. Небось, денежки-то кончаются.
В субботу Ульяна еле дождалась отъезда родителей и побежала к Грише. Дверь в доме была открыта, и Ульяна зашла. Свет не горел, было темно, и воняло кислятиной, но Ульяна чувствовала, что Гриша дома. Она позвала его, он не ответил. Тогда Ульяна прошла в комнату, зажгла свет. Гриша храпел на кровати одетый. На столе окурки, пустая бутылка, остатки закуски на газетном обрывке. Ульяна вздохнула и принялась за уборку. Выбросила мусор, помыла полы с хлоркой, чтобы избавиться от спертого запаха.
Гриша все спал. Тогда Ульяна приготовила ужин — нажарила картошки с луком, нарезала колбасы, что с собой принесла, вскипятила чайник и села ждать, когда муж проснется. Надеялась, что трезвым будет и она сможет про Мишку ему сказать. Гриша проснулся, когда уже темно было, поворочался на кровати, потянул носом, сел, свесив босые ноги с кровати.
— Ты, что ли, Уля?
— Я, кто же еще? Или ждал кого? — На Ульяну вдруг злость накатила. — Только все зазнобы твои нынче в покойниках числятся, или забыл?
Гриша молчал, будто и не слышал обидных слов. Скреб пятерней нечесаную голову.
— Пойдем, горе мое, я картошку нажарила. — Ульяне стало стыдно за то, что сказала, но слово не воробей…
Гриша поплелся за Ульяной на кухню. Сел на табуретку, принялся за еду. Съел, попросил добавки, запил чаем.
— Вкусно… А ты чего пришла-то?
— Вроде ты муж мне…
— Вроде муж… Только зря все это…
— Что зря?
— Ходишь, заботишься… Пропал я уже… да и не люблю тебя…
— Это ты от водки одурел, а не пропал. Я Мишку видела, он в бригаду тебя зовет, говорит, заработки хорошие. Там двое ушли, работать некому, он хоть сейчас тебя взять готов. Ну, Гриш?! Нормально ведь все. Может, хватит дурью маяться?
— Не знаю, подумать надо.
— Да что тут думать?! Пока думать будешь, он других возьмет, а ты с носом останешься. На что пить-то будешь?
— И то верно. Об этом я и не подумал… На питье тоже заработать надо. Ладно, уговорила, схожу к нему завтра. Довольна?
— Еще как! — Ульяна расцвела улыбкой. — Увидишь, все хорошо будет! — Она подскочила к мужу и чмокнула его в небритую щеку. — Мы тебя отмоем, отчистим, лучше прежнего засверкаешь! Все забудем и заживем! Как у Христа за пазухой!