— Ну, хватит, хватит, а то я как свинья…
— Своя свинья, родная…
Гриша засмеялся.
— Слушай, налей сто грамм, а? Тяжко мне что-то. Сердце так и стучит, того и гляди выпрыгнет…
Внезапно погас свет, и Ульяна на миг перестала что-либо видеть.
— Рассольчику выпей, капусткой квашеной закуси, вот и полегчает. А то ты завтра до Мишки не дойдешь… Где свечки-то у тебя? Зажгу хоть, не в потемках же сидеть.
Гриша махнул рукой в сторону буфета. Ульяна зажгла свечу, и мрак немного рассеялся.
— Как знаешь. — Гриша сунул руку куда-то за буфет, вытащил оттуда бутылку, где на два пальца плескался самогон, и вылил все прямо в рот. Встал и, шатаясь, пошел в комнату, плюхнулся на диван. Ульяна вошла за ним.
— Опохмелился? Легче стало? Ну, теперь спи. Я тут посижу немного. — Ульяна села рядом с Гришей, надеясь, что он уснет. На лицо ее падает лунный свет из окна, отчего оно кажется мертвенно-белым, почти голубым… Гриша смотрит на это лицо, губы у него дрожат…
— Ты сказала, что зазнобы мои в покойницах числятся… что ж, это правда, числятся… и цветок я не нашел, потому что двое их теперь. Как одному-то мне с ними справиться? Нет, не будет мне покоя на этом свете. Виноват я, виноват… — Гриша тоненько завыл.
— Господи! Да неужто опять начинается? В чем ты виноват? Говорила, не пей больше!
Но Гриша ее слов не слышит, он видит только бело-голубое лицо, которое растягивает губы в злобной ухмылке и потом высовывает изо рта черный длинный язык и пытается достать этим длиннющим языком шею Гриши. В какой-то момент лицу это удается, и, действуя языком как крюком, оно притягивает к себе Гришу за шею и смотрит прямо в глаза… Изо рта этого странного лица пахнет тиной и водорослями, оно ощерилось и душит Гришу… Потом из открытой пасти на Гришу хлынула вода, да такая холодная, что заломило зубы… Гриша вглядывается в лицо, но не может понять, кто это? Хотя понять это особенно важно сейчас, это вопрос жизни и смерти… Он чувствует, что должен понять, иначе — смерть… Он с трудом дышит, вода заливает глаза, мешая ему сосредоточиться, но на короткий миг вдруг отчетливо видит, кто это… и выдыхает прямо в пасть чудовища…
— Уля… ты… зачем ты… — внезапно он срывается на истерику, визжит и закрывает лицо руками, — уйди! Уйди, окаянная! Это ты, ты во всем виновата!!! Изыди, нечисть проклятая! — Гриша начинает истово креститься, потом хватает Ульяну за горло и крепко держит. — Нечистая… тварь… убью…
Ульяна, испугавшись этого приступа безумия, ударяет Гришу чем-то тяжелым по голове, он ослабляет хватку и падает на подушку. Ульяна выбегает из дома, держась рукой за горло, вся в слезах… Она не замечает, что в кухне горящая свеча падает на стол, опрокинутая сквозняком…
В родительском доме Ульяна выплакалась и успокоилась. А что она хотела? Ладно… видно, сон ему приснился дурной. Завтра встанет, протрезвеет и к Мишке пойдет. Деньги рано или поздно все равно закончатся, волей-неволей о заработке думать придется.
Ульяна ложится и видит сон. Странный, пугающий… Прыгают они с Гришей через костер, но руки у них разъединяются, и Гриша прямо в костер тот падает, а Ульяна на земле остается. Потом видит она бушующее пламя, а в нем Гриша… руки тянет к ней, помощи просит, а она смеется… Лицо у него страдальческое, вместо волос огненные языки пламени. Но Ульяна помогать не торопится, просто смотрит и смотрит… вроде как ее это не касается… потом внезапно она осознает, что это муж ее, Гриша, горит, бросается к нему, кричит, да поздно уже… плавится Гриша на ее глазах, как Снегурочка из сказки… Плавится и исчезает, только крик слышит Ульяна, да не поймет чей — его или ее?
В ужасе открывает Ульяна глаза — в стеклах оконных всполохи видны. Выглядывает в окно — пожар! Пламя взмывает вверх, освещает окрестности. Люди уже бегут… Ульяна выскочила из дома, тоже бежит. Господи, сон-то в руку! Молит Бога, чтобы это не Гриша… Соседка впереди бежит, Ульяна ее догнала.
— Тетя Глаша, кто это горит?
— Улечка, Господи! Слава Богу, ты здесь! Гришин дом горит! Господи помилуй!
Ульяна осела на землю. Все, и правда конец. Кто-то бежал мимо нее, ее подняли, посадили на скамейку, Ульяна как в тумане, только твердит все:
— Как Гришин дом? Неужели Гришин? А он-то где? Гриша, Гриша, где?
Кто-то успокаивает ее, гладит руками по голове, но Ульяне кажется, что Гриша руки к ней тянет, помощи просит, а кто-то не пускает ее, кто-то злой и жестокий. Она вырывается от этого кого-то и бежит на пожар. Возле дома уже толпа собралась, хотя теперь это трудно назвать домом. Пока пожарные приехали, дом и сгореть успел. Ульяна ходит по пожарищу, ищет что-то, если увидит что-то, наклоняется низко, всматривается. Поднимает головешки, крутит в руках, выбрасывает. Вдруг натыкается на что-то, выуживает это из пепелища, подносит к глазам — так и есть, кость… человеческая… В ужасе отбрасывает ее от себя, и последнее, что она еще слышит, это чей-то надрывный крик.
— Да уведите ее оттуда, Господи! Хоть кто-нибудь!
Пара мужских рук подхватывают упавшую Ульяну, выносят с пожарища и кладут на траву. Кто-то брызгает ей водой в лицо, но Ульяна не открывает глаз.
— Господи! Горе-то какое! Молодой ведь совсем еще! — Баба в синей кофте всхлипывает и отворачивается. За ней и другие начинают причитать да хлюпать носами.
Ульяна открывает глаза. Что это они все собрались здесь? Почему она лежит на земле? Ульяна садится. Что они так уставились на нее? Ульяна недоуменно обводит толпу глазами. Кто это такие вообще? Что за люди? Она медленно встает и идет прочь от пепелища. Никто ее не задерживает. Тихий шепоток доносится до нее:
— Бедная, бедная! Как бы умом не повредилась!
Странно. Почему она должна повредиться умом? Ульяна обернулась. Толпа замолчала, сочувственно взирая на нее. Ульяна отвернулась. Надо дойти до дома. Дома она все вспомнит. Хотя где ее дом? Кажется, этот, что сгорел. Тогда откуда она пришла сюда? Все плывет перед глазами. Она никак не может вспомнить, что случилось. Удивленно прислушивается к своим ощущениям, но плохо что понимает. Не заметила, как оказалась на пороге родительского дома. Зашла и села на кровать. Все. Вспомнила. Ульяна падает на подушку и сотрясается в судорожных рыданиях. Потом забывается, погружаясь в вязкое небытие. Голос Гриши приводит ее в чувство:
— Что же ты оставила меня, Уля? А говорила, что любишь… помнишь, клялась перед алтарем…
— Так ты не сгорел, Гриша? — Ульяна садится на кровати.
— Сгорел… неужели не видела… ты виновата… ты… если бы ты…
Ульяна в страхе распахивает глаза. Господи, в чем он ее обвиняет? В чем она виновата? Ульяна трясет головой, наваждение проходит. Все, нет у нее больше мужа, сгорел… как свеча. Вспыхнул — и погас. Ничего не успел, ничего не сделал, даже ребенка не родил. Еще одна жизнь оборвалась…
Утром, когда приехали родители, Ульяна была уже на ногах. Мать со слезами бросилась обнимать дочь, но та молча отстранилась.
— Не надо, мама. Ничего не вернешь.
— Горе-то, горе какое! Кто бы мог подумать! Даже похоронить нечего. Клавдия приехала, на ней лица нет. Ты сходишь к ней? Мать все-таки…
— Я не пойду.
— Нехорошо это, дочка. Сама подумай, что люди-то скажут?
— Мне все равно. Ухожу я. Сегодня.
— Куда это ты собралась?! Следователь приедет из города, тебя спрашивать будет… жена же ты ему…
— Пусть спрашивает. Скажи, в монастырь ушла. В святую обитель. Там пусть меня ищет.
— Это в какую святую обитель?! Ты серьезно?
— Не до шуток мне, я вчера еще собралась. Хотела уйти сразу, да вас подождать решила, попрощаться…
— Уля… — Мать схватилась за сердце и тяжело осела на стул. — Помилуй тебя, Господи!
— Может, и помилует. За то молиться буду денно и нощно. Гриша мне привиделся нынче ночью, о помощи умолял, а я не помогла, не поняла, что нужно ему… А когда все увидела, голос сказал, уходи, мол, в монастырь. Это последняя твоя надежда…
— Что, так и сказал?
— Так и сказал. Только не думай, что я умом тронулась. Это не так.
— Я и не думаю, просто ты бредила, Уля. В горячке была… и нас, как назло, не было.
— Не бредила я и не в горячке была. Я и сама этого хочу. Не могу я здесь больше оставаться. Жить не могу.