Он посмотрел на Фанни и что-то сказал ей взглядом. Посмотрел на Эхуда, не понимая, что делает здесь человек, которого он не видел раньше и не знает, кем приходится любому из присутствующих. Посмотрел на Владимира и, похоже, хотел что-то сказать, но промолчал и перевел взгляд на Игоря, едва державшегося на ногах от усталости и напряжения.
— Она в сознании, — почему-то именно Игорю объяснил Ицхак и добавил: — Вы не могли бы подняться к ней и принести вязанье? Спицы и нитки. Она без этого не может, вы знаете.
— Конечно, — пробормотал Игорь. Если Тами уже понадобились ее фракталы… Что бы это могло значить?
Он не стал задумываться. Просто пошел и принес. Дверь была распахнута, приходи и бери что хочешь. Игорь взял недовязанный лоскут, из него торчали две вязальные спицы. Мотки ниток раскатились по полу, Игорь собрал их и сунул в полиэтиленовый пакет, найденный в ящике тумбочки.
Окно было закрыто, но в воздухе рассеялись птичий клекот, запах мокрой после дождя листвы и ощущение чего-то уже сбывшегося, но еще не понятого. Как в воздухе может существовать ощущение? — мелькнула и спряталась мысль.
Когда он вернулся, Ицхака не было, у двери в реанимационную дожидалась Игоря молоденькая медсестра, он передал ей пакет с вязаньем, и она исчезла, произнеся фразу, которую Игорь расслышал как «она передает вам привет», но, скорее всего, сказано было что-то другое, нейтрально-обнадеживающее, а он принял желаемое за действительное.
Отец подошел и обнял Игоря за плечи.
— Я все помню. — Он говорил, уткнувшись губами Игорю в шею, и оттого слова звучали шепеляво и будто втискивались в сознание сквозь поры в коже, искажаясь и, возможно, меняя смысл. — Пожалуйста, забери меня отсюда. Мне нужно на работу, но я не смогу пойти, потому что надо будет уладить дела с Тами. Она будет жить у нас, ты не возражаешь?
— Папа…
— Не говори ничего. Ты этого не видел, не знаешь…
— Папа, я…
— Тами спасла мне жизнь. Как мама. Тогда я струсил, никогда себе не прощу. Если бы мне не вышибло от страха память, если бы я сразу вызвал «скорую», а не спрятался в спальне, как кролик, мама была бы жива, ты это понимаешь? Нет, не можешь понять, я вспомнил, как это было, а ты не знаешь…
«Знаю, — хотел сказать Игорь. — Я все знаю. Больше того, если бы не я… если бы не перепутанное квантовое состояние, в которое тебя и Тами ввел я…»
Так ли? Он сам не был в этом уверен.
— Папа, — сказал он, — теперь все будет хорошо.
Он не был уверен и в этом.
— Я вынуждена признать, что с медицинской точки зрения произошло чрезвычайно редкое явление. — Доктор Мирьям поправила лежавшую на столе стопку бумаги, пальцы ее пребывали в постоянном движении, выдавая волнение. — Насколько мне известно, это первый случай излечения от болезни Альцгеймера. При этой болезни поражаются клетки коры головного мозга, восстановиться они не могут, во всяком случае, раньше это не происходило, потому болезнь и считается неизлечимой. Возможно, она имеет генетическую природу, хотя это не вполне доказано, и, вы понимаете…
Похоже, Мирьям не знала, на чем остановиться, и потому нанизывала слово на слово, будто боялась произнести то, единственное, после которого можно было бы поставить точку.
— Папа совершенно здоров, — пришел ей на помощь Игорь. — Домой я заберу его сегодня.
— Завтра, — возразила Мирьям. — Сегодня я получу результаты анализов, а в пять часов ваш отец пройдет томографию.
— Вы уже делали…
— Вторично, чтобы не было сомнений. Я разговаривала с Володимером утром и… — Мирьям покачала головой, — просто поражена: он вспомнил все, что происходило с ним, когда он жил у нас. Имена врачей, медсестер, санитаров. Разговоры, которые с ним пытались вести. В последнее время он почти ничего не понимал, и я не представляю, как можно вспомнить, причем детально, то, что еще вчера сознанием не воспринималось. Игор, это уникальный случай, и вы, пожалуйста, убедите отца, чтобы он не терял с нами связи, необходимо продолжить наблюдение. Я написала семейному врачу, письмо вы получите на диске вместе с эпикризом, но… вы понимаете… невозможно дать гарантии, что болезнь не вернется.
— Тами… — перевел Игорь разговор. — Я видел, ее перевели в другую комнату.
Лицо Мирьям потемнело.
— Да, ближе к холлу.
— К ней можно?
— Почему нельзя? — удивилась Мирьям. — Слава Богу, с Тами все в порядке. То есть в порядке, насколько это возможно в ее состоянии. Чуть выше виска остался небольшой рубец, но его прикрыли волосами, он и не виден. Володимер был у нее незадолго до вашего прихода, они разговаривали, и Тами, что меня приятно удивило, не молчала, как обычно, а о чем-то рассказывала. Они — Тами и ваш отец — нашли, как говорится, общий язык, и это радует. Я хотела бы, чтобы Володимер и потом, когда вернется домой, не забывал…
— Он не забудет. — Разговор об отце и Тами был Игорю неприятен, он не знал, как сложатся события, не представлял, как вести себя с отцом, его тяготило неожиданное, глупое и бессмысленное соперничество. Как в дурном мексиканском сериале: отец и сын влюблены в одну женщину, а она…
Да. А она?
— Хорошо, — сказала Мирьям. — Идите, до ужина есть время.
Солнце светило в глаза, но Игорь сразу увидел женский силуэт на фоне окна.
— Добрый день, Тами.
Ответа он не получил. Тами знала, что он здесь, он знал, что она знала. Пальцы ее ловко управлялись с вязальными спицами.
Тами неотрывно смотрела на Игоря и — так ему показалось, а может, только захотелось, чтобы это было так, — что-то хотела сказать своим взглядом. Или прочитать что-то в его мыслях. Будто поняла, о чем он думал. Будто он сам это только что понял, а поняв, упустил, и мысль перетекла к этой женщине по возникшему в воздухе невидимому, но определенно материальному каналу.
Он подошел ближе и тихо произнес, надеясь, что говорит с самим собой и для Тами его слова будут невнятным шорохом, воздушной волной, звуковым фоном:
— Я люблю вас. Я вас очень люблю.
Он не назвал имени. Услышав свое имя, Тами прислушается и к словам. Он этого не хотел.
Тами вязала довольно сложный фрактал, смотрела на Игоря, но видела, наверно, узор, рождавшийся под ее пальцами.
— Извините, — сказала она. — Вы не могли бы отойти в сторону? Вы загораживаете мне свет.
Игорь не мог загораживать свет, стоя между Тами и дверью. Какой свет она видела? Свет какого мира? Не говорила ли Тами сейчас с другим Игорем? Может, вообще не с ним, а с кем-то, кто в ее мире стоял сейчас между нею и окном, загораживая свет? Там, в ее мире, она была зрячей? Кого она видела?
Игорь подошел ближе, чтобы лучше расслышать, если Тами скажет еще что-то. Она сказала. Опустила вязанье на колени, спицы сжала в кулачке и произнесла так тихо, что Игорь лишь угадал сказанное, а может, не угадал, а придумал по созвучию, и на самом деле Тами сказала совсем не то, что он услышал:
— Я вас тоже люблю.
Кому это было сказано? Ему? Отцу, за которого Тами, не видя, могла его принять? Или кому-то третьему, кто в другом мире, где она была зрячей и могла любить, как любая другая женщина, только что произнес слова любви?
— Тами…
Он хотел, чтобы она в ответ назвала его имя, чтобы он понял, что она понимает.
Он не мог заставить себя выговорить «люблю» еще раз. Боялся? Игорь не хотел признаваться себе, что это так, но он действительно боялся. Боялся, что Тами промолчит, и это станет приговором. Боялся, что она ответит, и он не поймет, к нему ли обращены ее слова, и это тоже станет приговором, еще более тяжким, поскольку неопределенность страшнее знания. Боялся, что она ответит и назовет имя — не его и не отца, а другого, человека из иной ветви многомирия, той ветви, где она пребывала большую часть времени и где за окном сидели на деревьях большие красивые птицы с розовыми клювами.
Он повернулся и вышел. Постоял в холле, приходя в себя, и направился к отцу — помочь ему собраться, хотя папа наверняка уже сложил в чемоданчик свои немногочисленные пожитки.