— В тот день, когда мы познакомились, я приходил сдавать свое очередное «творение», — с неприязненным нажимом на слове «творение» говорил Гоби, — его вернули, сказали доработать. И сейчас я жду вердикта по поводу доработок. Так что никакой трусости, только разочарование, — пожал плечами он.
— Неужели тебе не хочется творить? — удивился я.
— Хочется, — простодушно ответил он. — Только… по собственному желанию.
— Тогда соглашайся работать с нами. По собственному желанию! Ведь тебе не запретили участвовать в конкурсе? — продолжал настаивать я.
Рассказ Гоби еще больше убедил меня, что он — личность незаурядная, и мне еще больше захотелось заполучить его в триаду. Гоби помолчал немного, а потом грустно сказал:
— В день нашего знакомства я понял, что Хранители отчасти правы. Ты помнишь Эмосферу?
— Конечно, это твоя работа, как я понял?
— Да. — Он опять замолчал на минуту, словно собирался с мыслями, и наконец выдохнул: — В тот день… я подкрутил ее.
Гримаса непонимания отразилась на моем лице, но через несколько минут рассказ Гоби развеял мое недоумение. В тот день Гоби бродил по библиотеке и скучал в ожидании решения Хранителей. Проходя мимо Эмосферы, вещи, которой он когда-то гордился, Гоби подумал: а что, если поиграть с силой излучения, сделать ее больше? Он знал, что к экспонатам, даже если они и твоей руки, прикасаться не положено, но предвкушение контрастных ощущений после длительного периода скуки заставило его переступить черту. Он разблокировал сферу, произвел несколько манипуляций, тестируя излучение на себе, и результаты так впечатлили его, что он решил их записать. Гоби отлучился лишь на несколько минут, чтобы найти бумагу и карандаш для записи, и в этот злосчастный момент появился я.
Запоздалый страх слегка зашевелился в затылке: если бы Гоби пришло в голову поставить излучатель на максимум, то неизвестно, чем бы кончилось мое созерцание. Вот почему он так испугался тогда! И все же я готов был рискнуть.
— Ты ведь сделал это не специально… — полувопросительно произнес я.
И мы стали триадой.
Ежедневно мы собирались в одной из наших похожих друг на друга квартир — пустые белые стены, стеллаж с_зачехленными сферами — участницами предыдущих конкурсов и черновиками, скромный прямоугольник кровати и стеклянный, почти невидимый стол. Ничто не должно отвлекать от созидательного процесса. Мы садились за стол и начинали творить. Мы брали целое и разбирали его по кусочкам. Дробили материю, делили на мельчайшие частицы, перекраивали и лепили вновь. Разрезали пространство, выделяли молекулы, цвета, волны, радиочастоты, сгустки энергии и зародыши жизни. Мы соединяли несоединимое, разлучали инь и янь, мирили огонь и воду, экспериментировали и изобретали. По крупицам мы строили новое.
Поначалу все шло хорошо. Мы перепортили множество черновиков, но вскоре нащупали кое-что интересное. Я успешно освоил биотехнологию, и нам удалось вырастить «живую сферу».
На основе биоматериала, предложенного Лорой, мы разработали вещество, которое могло принимать любую заданную форму. Управление формой осуществлялось силой мысли, сфера могла увеличиваться в размере и сокращаться. Было забавно наблюдать, как поблескивающий серебристый цветок превращался в Лору, потом у нее вытягивался нос, расширялись бока, и постепенно, под наш хохот, она трансформировалась в огромного слона. За короткое время мы увеличили скорость преобразования, и комический эффект пропал. Но это была всего лишь база, которую нужно было развивать и наращивать, чтобы получить шедевр. Гоби придал биомассе способность отражать форму объекта, расположенного перед ней, и получилось биозеркало. Это было ново и необычно, но не исключительно: для победы требовалось что-то еще.
Постепенно мы застопорились. Лора пыталась играть с материалом, заменить биомассу на ртуть или каучук. Я предложил изменить технологию, взяться за волновое излучение или нейронные сети. А Гоби, казалось, истощился. Его идеи были вялы, мышление замедлилось, и даже когда мы творили по наитию, взявшись за руки и объединив силы интеллектов, его вклад был слаб. Мы надеялись на интуицию, озарение, и перебирали все подряд. Однажды я намекнул Гоби на нежелание делиться секретами мастерства, я чувствовал — он знает, как можно доработать сферу. Но на прямой вопрос он возмущенно фыркнул и раздраженно, с нажимом на каждое слово ответил:
— Не в этом дело. Просто ничего хорошего в голову не приходит.
И я понял, что он боится. Каждый раз, когда голова начинала работать, мозг разгонялся и приоткрывались двери таинственного, Гоби тормозил себя в страхе создать что-то, что уже один раз поставило его на границу добра и зла. А может быть, за годы изощренного творчества, назло воле Совета, он разучился творить прекрасное и его талант мог произвести только очередное чудовище.
И я, и Лора — мы не раз спрашивали Гоби, что же все-таки за сферу он создал тогда, много лет назад. Что такого он мог натворить, чтобы Хранители покусились на самое святое — на свободу творчества? Но Гоби лишь виновато разводил руками и повторял, что связан договором молчания. В последние дни он только и делал, что извинялся, и дело не продвигалось.
Чтобы развеять уныние, я пошел прогуляться. Тихая широкая улица, окруженная четко очерченными зданиями, заканчивалась плоским бесцветным горизонтом. Идеальные пропорции геометрического ландшафта, обычно навевающие покой и умиротворение, на этот раз раздражали. Ступая по гладкой каменной дорожке, правильным рисунком изгибающейся то вправо, то влево, я думал о нашем мире. Когда-то он состоял из миллиона вещей и веществ, в нем было много красок, и в каждой краске миллион оттенков; в нем было много звуков, и в каждом звуке миллион тембров; было много эмоций, и глубина их переживания была так велика, что убивала людей. Мир был несовершенен и несчастен, но он развивался и постепенно становился более цельным, более сбалансированным, крайности устранялись, лишнее отмирало за ненадобностью, и, наконец, люди достигли блага и полного душевного равновесия. Они освободились от страстей, от физических нужд и теперь смогли сосредоточиться на самом ценном — на творчестве. Но мир, который мы получили в результате, — однообразен, скучен, выхолощен.
Я присел на скамейку и сказал вслух:
— Какое убожество вокруг.
По легкому колыханию воздуха я понял, что рядом со мной кто-то присел. Я повернул голову и увидел Хранителя. Складки одежды жесткими фалдами обвивали его колени.
— Добрый день, Макс, — ровным голосом произнес он.
Я поздоровался.
— Есть ли у тебя вопросы по поводу подготовки к конкурсу? — с вежливой улыбкой спросил Хранитель.
Вопрос всплыл сам собой.
— Хранитель, почему, создавая самые удивительные вещи, мы не пользуемся ими?
— Мы создаем их не для пользы, а для тренировки мозга и созерцания. Наши организмы совершенны и нетребовательны, мы не нуждаемся ни в каких вспомогательных инструментах, а созерцание доставляет наивысшее удовольствие и побуждает творить вновь.
— Но согласитесь, было бы приятно созерцать цветы не только в библиотеке, но и здесь, на улице.
— Копировать произведения искусства — значит обесценивать их, — невозмутимо парировал Хранитель. — Кроме того, строгость и минимализм внешнего окружения должны подстегивать фантазию мастера.