— Ермаков был судим? — спросил Стрижевский.
— Да, отбывал срок, но за что, не знаю. Они росли с моим мужем Андреем Митраковым в одном дворе, дружили с детства.
— А ваш муж не судим?
— Боже упаси, — сказала хозяйка и перекрестилась…
Григория Ермакова опергруппа застала дома в постели. Бывший зэк спал крепким сном после бурно проведенной ночи.
Оперативники вытащили Ермакова из койки, надели наручники. Крепкий мужик долго не мог понять, что происходит. Бормотал что-то бессвязное, костерил на чем свет стоит кого-то из своих друзей. А когда немного пришел в себя, заявил:
— Беззаконие творите. Я буду жаловаться…
— Поедем к прокурору, — сказал Косарев. — Он тебя ждет. Там и жалобу на нас накатаешь…
Мать молча наблюдала за арестом сына и только озабоченно качала головой. А когда его уводили, не выдержала:
— Опять что-то натворил, — с укоризной сказала старушка. — Жить по совести и трудиться, как люди, не желаешь. Я чувствовала, что этим все закончится, раз связался с этим злодеем Костецким.
Григорий обернулся, бросил на мать косой взгляд и скрипнул зубами.
При подъезде к зданию прокуратуры Стрижевский обратился к Косареву:
— Ведите его в мой кабинет, пока еще не очухался.
Ермакова ввели в кабинет следователя, посадили у стола.
— Без адвоката ни на какие вопросы отвечать не буду, — не поднимая головы, произнес Григорий.
— Адвокат подойдет, — заверил его Стрижевский, — а пока советую написать явку с повинной и подробно изложить: где, когда и при каких обстоятельствах ты убил Настю Костецкую.
— Я никого не убивал, — вскинулся Ермаков. — Мокруху хотите повесить. Ничего у вас не выйдет. Я стреляный воробей.
— Про воробья мы знаем. А мобильник Насти каким образом у тебя оказался?
— О каком мобильнике речь? — рыкнул Ермаков.
— О том, который ты подарил в день рождения Кате Митраковой, дочери своего друга.
Ермаков быстро захлопал глазами, что-то соображая. И вдруг заявил:
— Записывайте. Я все расскажу. Это Вадим Костецкий меня уговорил…
Из показаний Григория Ермакова:
— С Вадимом Костецким мы чалились в одной колонии. Там и познакомились. Я освободился раньше, пытался устроиться на работу, но не получилось. Перебивался случайными заработками да от пенсии матери старался урвать, что и позволяло свести концы с концами. Но тут освободился Костецкий и вскоре нашел меня.
В колонии Вадим рассказал мне, что у него жена тяжело больна, поэтому он ее бросил. Жил у матери. Про дочку не упоминал. А тут приехал и говорит: «У меня дочка совсем взрослая. Школу окончила с серебряной медалью. Собирается ехать учиться заграницу. На меня зла не держит. Встретила, обрадовалась, любит, советуется со мной…
«А где деньги возьмет на поездку? — поинтересовался я. — Там без тугриков не прожить». — «У нее есть двухкомнатная квартира. Мать ей подарила, а сама переехала к моей бывшей теще. Та ухаживает за ней. Настя продаст квартиру — вот и деньги». — «А если не получится и вернется, где тогда жить будет?» — спросил я. «В бабкиной квартире. Ее мать и бабка долго не протянут…»
Вскоре Костецкий познакомил меня с дочкой. При встрече сказал Насте: «Это твой телохранитель. Надежный мужик. Можешь положиться». Однажды пришел ко мне и говорит: «Настя квартиру продала. Я посодействовал. Большие деньги выручила и отдала мне на хранение. Но я сильно задолжал и не хочу их возвращать. А посему, надо убрать Настю».
«Ты что, совсем спятил? — закричал я. — Это же твоя родная дочь. Ну и зверюга же ты. Из-за денег дочь родную готов в расход пустить». — «Тише, Еря, не буди во мне зверя. Ты ничего не знаешь. У девочки от учебы, видать, крыша поехала. Она мне на днях заявила, что хочет убить мать и бабку и продать их квартиру, потому что этих денег ей не хватит… Надо убрать ее так, чтобы комар носа не подсунул. Я тебе хорошо заплачу…»
Я не поверил Вадиму, что Настя слетела с колес, и отказался наотрез убить ее, но Вадим мне пригрозил. «Сам понимаешь, я тебе доверился, и мне не резон теперь оставлять тебя в живых. Надо обезопасить себя…»
Я хорошо знал Костецкого по колонии. У него кликуха была — Нутрия. А там так просто погоняло не дают — хищный он зверь, не пощадит никого. На моих глазах сокамернику глотку разорвал…
Я заколебался, но Костецкий тут же предложил план: «Вывезешь Настю за город под предлогом, что там, на трассе, есть тихий ресторанчик «Сиреневый туман», где можно хорошо посидеть и поговорить с одним человеком, побывавшим за бугром, который даст полезные советы и познакомит с нужными людьми, готовыми прийти на помощь в трудную минуту. Я скажу Насте, что подъеду немного позднее. По пути остановишься в безлюдном месте и чисто все сделаешь. Я тебя буду ждать в городе. Мне нельзя отлучаться — могут заподозрить в причастности к убийству. У меня должно быть железное алиби, чтобы потом не вышли на тебя…».
Костецкий предупредил Настю, и, когда я подъехал в условленное место на белом «жигуленке», взятом у одного своего кореша, она уже пересекала площадь Мира и спешила ко мне. Костецкий прошел мимо машины, подмигнул мне, встретил дочку, сделав вид, что встреча случайная, перебросился с ней несколькими словами и скрылся. Настя подбежала, поздоровалась, села в машину.
По дороге говорили о том, что опыт бывалого человека может ей пригодиться, как и поддержка за границей. Отъехав два десятка километров от города, я остановил машину на безлюдной трассе, на краю оврага, неподалеку от Белого камня, установленного в память о расстрелянных в годы войны евреях. «Что случилось?» — спросила Настя. «Кажется, колесо заднее спустило, — ответил я. — Выйди, немного поможешь…» Ничего не подозревая, девушка вышла из машины, присела на корточки. Я достал из багажника заранее припасенную тонкую бельевую веревку и, накинув ей сзади на шею, сильно стянул ее…
Убедившись, что девушка мертва, оттащил ее за камень. В десяти шагах от него вырыл яму и закопал труп. Предварительно проверил ее сумочку, пошарил по карманам. Там обнаружил немного денег и новый мобильный телефон. Все это прихватил с собой.
Костецкий ждал меня дома. Я сказал, что все в ажуре. Он отсчитал мне пятьдесят тысяч и предостерег: «Кроме нас никто об этом не знает. Я, как ты понимаешь, сам себя не заложу. Стало быть, только ты можешь проговориться и тем самым подпишешь себе смертный приговор…»
— Ну и зверье, — не сдержался Стрижевский. — Надеюсь, суд вас не пощадит, отмерит на всю катушку. Прочти и подпиши свои показания, — пододвинул следователь арестованному протокол допроса.
— Гражданин следователь, я ведь все начистоту выложил. Вы обещали оформить явку с повинной, и мне будет снисхождение, — взмолился Ермаков. — Я ведь совершил это не по своей воле, а под угрозами и страхом…
— А деньги получил тоже под угрозами и страхом?
— Да. Если бы я не взял деньги, Костецкий меня бы прикончил…
Стрижевский нажал кнопку на крышке стола. Вошел конвой.
— В камеру его, — распорядился следователь. И посмотрел на Косарева. — Ты дал команду, чтобы с Костецкого глаз не спускали?
— Наши ребята за ним следят. Он пока дома, — ответил капитан.
— Ну что же. Поедем брать этого зверя по прозвищу Нутрия. Ему не место среди людей. Пифагор утверждал, что боги дали людям две благодати: говорить правду и делать добро. Но, видимо, не всех они наделили этими благодатями. Кое-кого обошли. Зачем? Это превыше разума людского… Ты знаешь, прав этот ухарь Ермаков, что прозвища в тюрьме просто так не дают. Я где-то читал статью о нутриях. В ней говорилось, что при недостатке витамина «А» эти грызуны пожирают своих детенышей. Вот и этот хищник, по имени Вадим Костецкий, которому всю жизнь недоставало денег, уничтожил из-за них свою родную дочь. Таким опасным зверям не место среди людей. Их надо держать только в клетке…
