Саманта задумалась и продолжила после паузы:
«Прежде они терпеть друг друга не могли, даже на семинарах сидели в разных концах зала. А потом… Вскоре после того, как я пришла в институт… Совместные работы, премия Вехарта на двоих, теория Лоуделла-Стокера. И теперь они хотят получить доказательства…»
«Или наконец свести счеты», — сделал я напрашивавшийся вывод.
Мария-Луиза вскрикнула. Саманта пожала плечами.
Что-то я упустил в нашем коротком разговоре. Я точно знал, что мимо сознания прошло одно или два слова, сказанных Самантой, и эти слова могли поставить точки над i.
«Пора, — сказал я. — Готовьтесь, отправляемся».
Следующим на фарватере был неприметный, неинтересный остров Чугунцева. Смотреть здесь было не на что, но миновать остров без остановки я не мог, и всякий раз оставалось ощущение тоскливого одиночества, даже если я шел с большой группой — последний раз с девятью астробиологами, бессмысленно искавшими признаки разумной жизни в наблюдаемой части вселенных. Разумной или хотя бы сколько-нибудь высокоорганизованной жизни не было нигде, ни в одной из ветвей идентичных вселенных. О межзвездных войнах или мудрых инопланетянах, одаривающих человечество новыми знаниями, давно не писали и не ставили фильмов, а ведь еще в моем детстве эта тема в фантастике была самой востребованной: от зеленого мира «Аватара», помню, в восторг приходили не только дети, но и взрослые.
Я включил надбровный фонарь, почти ничего не осветивший, луч света уперся в густой туман, серый и унылый, депрессивный, насколько вообще мог быть депрессивным туман, в котором не разглядеть кончиков пальцев.
В инфракрасном свете видно было не намного лучше. Стокер и Лоуделл, будто закадычные друзья, присели на валун — чего здесь было в избытке, так это больших камней. Во всех ветвях многомирия остров был вязким, унылым и однообразным. Здесь звуки искажались, голоса расползались, как старая ткань, рвавшаяся, едва ее брали в руки.
Мария-Луиза держалась рядом со мной. Саманта отошла к коллегам, что-то сказала и села на соседний камень.
«Здесь есть что-нибудь более приятное?» — спросила Мария-Луиза.
Я наклонился к ее уху и объяснил:
«Нет. Туман — довольно крепкая кислота, всякий раз химический состав немного разный — от ветви к ветви, я имею в виду. Поэтому не могу сказать, какая именно кислота сейчас. Цвет меняется мало — серый и серый».
«Как же мы…» — Мери прикусила губу, она не любила задавать вопросы, на которые могла ответить сама. Какая разница, была ли на острове атмосфера из чистого кислорода или из углекислого газа? Поводырь создавал собственное жизненное пространство. От тридцати двух до сорока минут мы могли просуществовать на любом острове, находись он хоть в центре, звезды: впрочем, пока я не нашел ни одного острова на фарватере с такими адскими условиями, но представлял, что такое возможно, и первые месяцы, когда ходил на ощупь, эта возможность меня страшно угнетала. Потом перестал о ней думать.
«Почему мы…» — начала Мария-Луиза, но и на этот незаданный вопрос она знала ответ. Почему не покидаем остров сразу? Не можем, милая. Квантовый зазор, принцип неопределенности, ничего не поделаешь. Пространственный зазор — около километра, временной — около получаса. Варьируется в зависимости только от локальной напряженности гравитационного поля, с которым взаимодействует равное земному поле тяжести внутри моей сферы. Природа явления была сугубо квантово-механической, но физики так и не смогли описать ее уравнениями.
В кислотном тумане было плохо видно в любом диапазоне. Может, будь у меня более мощная лампа, я смог бы увидеть вовремя. Может, успел бы что-то предпринять. Не знаю, правда, что именно.
Лоуделл встал, потянулся (так мне показалось) и изо всей силы ударил Стокера по голове чем-то, по-видимому, тяжелым или острым. Стокер повалился, как кукла. Саманта, похоже, была в шоке: так и сидела неподвижно на своем камне. Когда я подбежал — заняло это секунд десять, не больше, — Стокер лежал, раскинув руки и глядя вверх. Сначала я решил, что он умер, но, наклонившись, встретил изумленный, но вовсе не испуганный взгляд. Стокер искренне не понимал, что произошло.
«Жаль, — сказал Доуделл. — Слишком слабо ударил».
«В чем дело? — спросил я. — Вы могли его убить! Если бы он потерял сознание…»
Это было неважно: все, что я сказал, Доуделл забудет, когда мы переместимся на следующий остров.
«Вставайте! — Я протянул Стокеру руку, но он поднялся без моей помощи и закричал:
«Мейдон, ты рехнулся? Я не был с ней в тот день, сто раз это говорил!»
«Ты врал», — возмущенно бросил Доуделл.
«Нет! — неожиданно вступила Саманта, чего не ожидали оба. — Генри никогда не лжет!»
«Ты бы молчала!» — продолжал бушевать Доуделл.
Может, нужно было подождать — кто-нибудь из них непременно сказал бы что-нибудь, из чего можно было бы понять причину конфликта. Но в тот момент причины интересовали меня меньше всего: нужно было уйти, и мы ушли.
Банка Сергеева была, пожалуй, местом, самым популярным среди поводырей. Располагалась она на скрещении множества фарватеров, и потому ее исследовали вдоль и поперек еще на заре лоцманской навигации. Не менее шести раз (среди мне известных случаев) на банку Сергеева одновременно отправлялись по две или три группы из разных исследовательских центров. Мироздание многолико, ветвей реальности в многомирии неисчислимое количество, я прекрасно знал, что даже идентичных миров, в которых можно перемещаться, не нарушая квантовых законов, бесконечное множество. Однако в сознании все равно не укладывалось, что, переходя на исхоженную, казалось бы, вдоль и поперек банку Сергеева, я — и мои попутчики, естественно, — оказывался в мире, где никогда не был, и шанс вернуться на уже посещенный остров практически был равен нулю. На самом деле он отличался от нуля на величину квантовой неопределенности — километр в пространстве, полчаса во времени, — в бесконечном пространстве-времени любой ветви величину пренебрежимо малую.
Любой остров всегда оставался природным оазисом, на который не ступала прежде нога человека. Банка Сергеева поражала наивное воображение тем, что, по идее, там ежедневно должны были встречаться десятки групп, путешествовавших в разные стороны, разные ветви; к разным объектам и с разными целями. Тем не менее, группы, выходившие на банку Сергеева одновременно, друг с другом никогда не встречались.
Если бы не статсфера поводыря, никто тут и секунды не выдержал бы. Сила тяжести — в миллион раз больше, чем на Земле. Температура низкая, как сказал бы любой астроном в долоцманскую эпоху: градусов шестьсот, по Цельсию, всего-то навсего.
Банка Сергеева находилась метрах в семистах над поверхностью белого карлика, в его атмосфере, состоявшей из гелиево-углеродно-железной плазмы. Кошмарный мир, но потрясающе, неописуемо, неподражаемо красивый, особенно если подключить ультрафиолетовые фильтры и обозреватели магнитных полей.
Мои подопечные сразу легли — сработал, видимо, инстинкт, заставлявший тело принимать самую удобную позу, или, как сказал бы физик, занимать положение с минимумом энергии. На моей памяти все, попав на банку Сергеева — впервые или в десятый раз, — ложились на невидимую, но твердую поверхность статсферы, состоявшую, как объяснял профессор Урман из Кембриджа, из сгущений хиггсовских полей. Я так и не понял толком, что это значит и каким образом невидимые, в принципе, поля ощущаются твердыми, будто бетонные.
Стокер и Лоуделл устроились на противоположных краях банки, Саманта посредине, а Мария-Луиза подальше от всех: обнаружила, что и от меня тоже, приползла и, положив голову мне на грудь, стала смотреть в небо.
Я видел это небо сотню раз, фиксировал на камеру, когда банка Сергеева становилась конечной точкой маршрута, рассматривал телескопические изображения и компьютерные динамические модели, но все равно зрелище завораживало.