— Располагайтесь, — радушно предложила домоправительница и, подмигнув игриво, добавила: — Мы все в вашем распоряжении. И готовы исполнить любое, самое изысканное желание руководства…
Зам по общим вопросам тоже подсуетился:
— Отдохните с дороги, Юрий Степанович. Как только понадоблюсь — позвоните, пулей примчусь. Вот моя визиточка с номером мобильного телефона… — Он сунул руку в один внутренний карман пиджака, в другой. Потом похлопал себя по боковым карманам растерянно. — Бумажник куда-то запропастился, а там визитки…
— Да ладно, — великодушно махнул рукой Клифт, — найду, в случае чего, как с вами связаться…
Кивая, словно китайские болванчики, заместители и домоправительница удалились из номера, пятясь. Видимо, не рискнули повернуться задом к такой важной персоне, как Клифт.
Оставшись один, Клифт оглядел еще раз роскошные апартаменты и очумело встряхнул головой. Воровская жизнь иногда оборачивалась к нему праздничной стороной, когда удавалось сдернуть особенно жирный, набитый «фанерой» (деньгами) лопатник.
Так случилось еще в советское время, когда он «снял» с заезжего армянина бумажник с сорока тысячами рублей — по тем временам деньги огромные, на них квартиру кооперативную в Москве купить можно было. Или уже недавно, перед самой отсидкой, — на сто тысяч баксов одного лоха умыл. Ух и гульнула тогда нищая Россия! И номера роскошные, не такие, конечно, как этот, у нефтяников, в гостиницах столичных снимал, и банкеты для братвы в лучших кабаках московских закатывал. А что? Деньги — мусор, настоящий вор никогда по ним не ведется. Как пришли на дурняк, так и ушли. Это нынешняя блатота на бумажки драные западает. А Клифту, по большому счету, все равно. Он и на шконке в тюрёмной хате, и в таком вот фильдеперсовом гостиничном номере себя одинаково комфортно чувствует. Главное — душевное равновесие и понимание того, что все преходяще. Сегодня ты весь в шоколаде, а завтра — в дерьме по самые уши. Надо быть всегда готовым к любому повороту событий. И фарт, и непруху принимать как должное, как две стороны одной медали, без отчаяния и истерик. Об этом же, между прочим, и священник на проповеди в зоне говорил. Батюшка это христианским смирением называл. Те, кто только на фарт рассчитывает, на то, что жизнь его непременно кучерявой должна быть, — гордыней страдает. А Бог — так понял Клифт — не фрайер, он всех насквозь видит. Его на кривой не объедешь, не схватишь за бороду. И если сегодня жизнь катит, насунул, например, два толстенных бумажника (последний у зама по общим вопросам снял), в апартаменты вселился роскошные на халяву, то завтра непременно жди неприятностей. Того же, например, киллера.
К слову, этот парень в ментовской форме беспокоил все-таки Клифта. Ведь кто-то ему гражданина Жабина заказал! А заказ, если подходить к делу чисто формально, не выполнен. Жабин-то жив-здоров и приступил к исполнению своих нефтеносных обязанностей. А то, что под его личиной скрывается авторитетный в воровском мире вор-карманник, пока никому не известно.
Впрочем, надолго задерживаться в роли нефтяного магната Валерка Пузанёв не планирует. Отдохнет чуток, бог даст, бабла срубит — и ищи ветра в поле. А паспорт покойного фрайерка Жабина уничтожит. Долго ли другой ксивой разжиться? Всего и делов — сунуть руку в карман затрапезного лепешка селянина какого-нибудь подходящих лет, за которым уж точно ни полиция, ни киллеры не гоняются…
Клифт потянулся, сбросил с себя пиджак, позаимствованный у почившего в бозе Жабина, с удовольствием взвесил в руках две толстенькие пачки купюр, извлеченных из стыренных только за последние сутки кошельков, хмыкнул удовлетворенно. О деньгах пару-тройку ближайших месяцев можно не думать… А может, рвануть из этой блат-хаты прямо сейчас? Жадность, как известно, фрайера губит…
«Ладно, не дергайся, — окоротил он себя. — Пользуйся, пока жизнь кучерявая катит…»
Сунул пачки денег во внутренний карман пиджака — самое ненадежное, кстати, место, любой начинающий щипач оттуда их мигом вытянет, но если ты сам вор-кар-манник, то беспокоиться не о чем. Ворон ворону глаз, как известно, не выклюет…
Клифт принялся разоблачаться дальше. Нужно принять ванну, побриться, морду одеколоном намазать — чтоб, так сказать, соответствовать. Не мешало бы и бельишко нижнее поменять — хотя бы носки дырявые. В подобных гостиницах, если в шкафах порыться, наверняка чистенькие да новенькие трусы-майки припрятаны. Если уж понтоваться, то до конца!
Он прошел в ванную комнату, посоображав минуту, разобрался в кранах и набуровил полную ванну, в какой не то что лежать в позе скифского покойника с согнутыми ногами, а даже побултыхаться можно, добавил из стоящих здесь же на полочках тюбиков и баночек шампуня, солей ароматических. Пена — шапкой, аромат — как в парикмахерской. Скинул трусы и плюхнулся, от удовольствия заурчав. Эх, всегда бы так жить!
Помывшись, вытерся огромным, как простыня, банным полотенцем, набросил на плечи приготовленный здесь же махровый халат и пошлепал босиком в гостиную.
В этот момент в дверь постучали — тихо, деликатно.
— Войдите! — опускаясь в податливое кресло гундосо-барственным голосом, как представлялось ему, должны разговаривать большие начальники, разрешил Клифт.
В комнату, толкая перед собой никелированный столик на бесшумных колесиках, тесно уставленный тарелочками с закусками, бутылками и вазой с фруктами, вошла горничная.
Была она молодая, смазливенькая, а блуждающая на полноватых чувственных губах шкодливая улыбка вселяла надежду, что она не только перекус может предложить. А эта молочно-белая, налитая, едва ли не до сосков обнажившаяся из-под передничка грудь…
Господи, ну можно ли посылать такие испытания мужику, полжизни проведшему в зоне, на безбабье?!
Клифт громко сглотнул, едва не поперхнувшись слюной, оторвался от созерцания женской груди. И, возведя ханжески взгляд к потолку, выдавил из себя приторно-сладко, кастратно даже, иначе не назовешь:
— Ах, оставьте, дорогуша. Я сам разберусь…
Но как только горничная, или черт знает, как она здесь называется, вышла, виляя бедрами, прикрыв за собой двустворчатую, с узорами золочеными дверь, цапнул прямо руками с тарелки кусок чего-то мясного, пряно-сладкого, жамкнул, слегка прикусив язык — блин, вку-уснотища-а!
Торопливо, плеснув мимо фужера, налил красного вина, выпил, поперхнувшись, большими глотками: ульк-ульк-ульк… Дребедень, кислятина. А что, интересно, водки здесь совсем уж не подают?
Поднял крышку с глубокой тарелки — а это что? Суп не суп, хренотень какая-то с устрицами и креветками. Зачерпнул ложкой — сойдет. Вроде ухи. Эх, к ней бы водочки!
Насытившись, вытянул из поданной на этом же столике пачки диковинную, зеленого цвета, сигарету, чиркнул позолоченной (а может, и золотой?!), зажигалкой, пыхнул ароматным дымком, зажмурился блаженно — живут же буржуи!
Покайфовав так, встал, обследовав номер. В шифоньере, как и предполагал, стопки новеньких трусов, белоснежных маек, носков, платочков. Все ненадеванное, в целлофановых упаковках. На вешалках — рубашки, костюмы, и парадно-черные, как на похороны, и празднично-светлые. Туфли в коробках — они что, мать их, и размер Жабина знали? Или это у них на все случаи жизни, для любого постояльца затарено?
Прошел во вторую комнату — спальня. Кровать-аэродром с балдахином — Клифт такие только в кино видел, тумбочки, еще какие-то мебеля… Все ясно. Дальше — гостиная с камином, по стенам — полки с разными финтифлюшками, статуэточками. Потом присмотреться надо. Может, если такую статуэточку барыге толкнуть, неделю прожить хватит? А вот кухня, должно быть. Стол, буфетная с посудой — сплошь хрусталь да фарфор, серебро с мельхиором, впрочем, Клифт в таких делах ни хрена и не смыслил — он же щипач, не домушник! Холодильник размером с гараж. Ух ты! Чего только здесь нет! Одних колбас и нарезанных, и палками, сортов двадцать. Да сыров столько же. А еще баночки разные жестяные, стеклянные, какая-то жратва в вакуумных упаковках — штабелями…
Он вдруг вспомнил пересыльную тюрьму в Соликамске, где ждал этапа месяца два еще в восьмидесятые годы, хату на сорок человек, а из деликатесов, кроме «хозяйской» хавки — кусок сала соленого с полкило возле решки, кулек слипшихся ландориков да сухари из черного хлеба… Вот бы этот холодильник туда! Братва бы вконец охренела…