— Конечно Орлова, а кто же? — весело сказала она, а у меня почему-то неприятно засосало под ложечкой. — Только зачем же все время по фамилии?
— Такты же сама так велела, помнишь? — ответил я, вглядываясь в ее лицо и пытаясь снова найти в глазах то, что видел минуту назад.
— Помню! Но думаю, пришло время перемен — время синтеза, Макс!
Голову обдало жаром — из всех Орловых имени самого полного Кораблева не знал никто, и это значило лишь одно.
— Саша!! — Я бросился к ней, обнял, зарылся лицом в волосы.
— Александра Орлова, — прошептала она мне в ухо. — Наши личности теперь — одно целое. Правда, после сражения с «Противоэсом» твоя виртуальная подружка лишилась почти всех своих программных способностей исклича. Так что я помню все, но теперь я обычный человек.
— Нет, не обычный! — возразил я, целуя ее в шею.
— Ну, разве что чуточку умнее, — тихо рассмеялась Саша, прижимаясь ко мне всем телом.
Я поцеловал ее в губы, опускаясь вместе с ней на кушетку.
Мобиком сыграл уже уйму мелодий, когда мы наконец оторвались друг от друга и я смог ответить на очередной вызов.
Поговорив с Тимом и ребятами, мы с Сашей наметили план дальнейших действий и вместе вышли из субатория. Многое надо было успеть, пока продолжалась акция.
На улице ярко светило солнце, свежий весенний ветер приятно холодил кожу. Запрокинув голову, я посмотрел в глубокое синее небо. Видимо, старый профессор был прав — меня там и в самом деле сильно любят!
Алексей Семяшкин
ЗВЕЗДНЫЙ РЕЙС «НОЛЬ»
Как хорошо в Лагуне покоя, как легко. Все кажется таким безмятежным. И туман в моей разгоряченной голове не в счет. Что там у нас за иллюминатором? Ух ты! Какой дизайн! А покраска? Серебром покрывают? Это для более равномерной нагрузки на фюзеляж. Чтобы тахионы не ослабляли поле. Так профессор говорит.
Рейс 3467. Как быстро бежит время. Отсюда каждую заклепку видно, словно она перед тобой. Мне кажется, что я даже чувствую запах краски, которой эти цифры нанесены. Если бы не спектральное тонирование, то можно было бы посмотреть им в глаза. Что они видят? Переливы световых волн? Радужную гамму, расползающуюся в пространстве? Сплошной поток сияющих лучевых пучков?
— Иди сюда, киска! — Саня в очередной раз пытается ухватить синей от наколок ручищей форменную голубую юбку.
Надин ловко уклоняется и брезгливо морщит носик. Ни один стаканчик на подносе не колыхнулся. А ведь два пустых. Как она это делает?
Шелковая занавеска скрывает от моего томного взгляда хорошенькую стюардессу, и я снова смотрю в пространство за бортом. 3467-й уже пролетел. Дней через десять будут в Белесых скоплениях или даже на Новой Этрурии.
— Ну, чо, профессор, а не сыграть ли нам в картишки? — У Саньки хорошее настроение, даже круги под глазами поисчезали.
В Лагуне покоя всем хорошо.
Шевеловский поправляет очки, откладывает свой дневник на соседнее кресло. Ручка еще в руке. Мысли не могут прервать свой стремительный бег сразу. Формулы и расчеты, которыми испещрен толстый блокнот, роятся в голове и ищут выхода на бумагу.
— Знаете, Александр, я бы лучше в шахматы, — мягкий деликатный голос плывет вдоль обшивки, раззадоривая прожженную Санькину натуру.
— О! Как в прошлый раз?
— Нет, Александр, в прошлый раз вы играли шахматами в щелчки. Но это интеллектуальная игра с глубоким философским основанием…
Но Санька уже не слушает, достает из багажного отсека клетчатую доску и с ухмылкой плюхается рядом с профессором.
— Расставляйте, профессор, — весело произносит он и подмигивает мне.
Предвкушая веселье, к игрокам ковыляет Бингер. Как всегда, кряхтя и постанывая, он осторожно опускается в кресло, достает из кармана очередную капсулу и, высыпав содержимое в рот, запивает минеральной водой. Его живот при этом бурчит, а левое веко подрагивает.
В углу салона Лупя доедает свой бутерброд, вытирает масляные пальцы о шторку, даже не бросив взгляда наружу, и заваливается спать.
Лагуна покоя — отличное место для сна. Но мне и так неплохо. Сидеть, укутавшись в полосатый шерстяной плед, и смотреть на все, словно издалека. Мысли текут как сироп. Лупя уже храпит.
— Опа! А мы вот так! — Саня с шумом ставит фигуру на черную клетку. — Киска! Мы с профессором на тебя в шахматы играем!
Он весело смеется, обнажая пару золотых зубов.
— Ты достал уже, зэк! — раздается из-за шторки сквозь шорох воды и металлическое позвякивание.
Бингер деловито подсказывает профессору очередной ход. Санька, шутя, хмурит брови и грозит ему кулаком.
И тут по салону начинает идти мелкая дрожь. Он, словно живое существо, озябшее от ветра, пытается прижаться к чему-то теплому. Но кругом только пустота космоса.
Мозг мгновенно просыпается. Кровь начинает пульсировать все сильнее. Я сдавливаю виски руками.
Зашипели громкоговорители.
— Вы там не сдохли еще? — сквозь прерывистый кашель скрипит капитан. — Приближаемся к Барьеру боли. Пристегните, долбаные, ремни.
Первым начинает скулить Бингер. У него давление. Он чувствует Барьер раньше всех, почти одновременно с капитанскими приборами. Вот и шахматы полетели на зеленый ворс ковролина. Белые пешки, черные пешки, кони, слоны. Я сжимаю плед до хруста костяшек.
Мы проходим Барьер. Разум просыпается.
— Почему мы не умираем? Я больше не могу так! — Санька бросается на вогнутую стену салона, скребет ее руками, пытается разорвать обшивку.
В его глазах безумие и отчаяние.
— Они бросили нас тут! Твари! Твари! Бездушные твари! — визжит, зажимая голову дрожащими руками, Бингер.
Он становится похожим на старика. Слабые ноги подсекаются, и он падает в пространство между кресел.
Звуки исчезают куда-то, и я выныриваю в реальность, страшную, как кошмарный сон…
Мокрый асфальт преломляет солнечные лучи и кажется мягким. Тучи уплывают на восток, унося последние капли дождя.
— Не! Не! И не мечтай! На этот прием приглашены лучшие. Освещать его будет скорее всего команда Принстона. Они уже выбили аккредитацию. — Гарик кивает головой. — Подумать только, ведущие политики Земли соберутся вместе. Ближний Восток потушили. Потушат и Африку.
Моему сожалению нет предела. Все мои иллюзии рушатся, рассыпаются в пыль. Статьи не будет, и журнал не возьмет меня в штат. Политика — мое поле. Ведь все изучено досконально. Программы, взгляды, высказывания, вся подковерная борьба. С Голнстаном и Видовски уже удалось встретиться лично! Все, все было напрасно…
Я не вижу солнца, бреду вдоль кафе, магазинов, сворачиваю на многолюдную набережную…
Полосатый плед зажат зубами. Мне дурно. Неужели навсегда? Висеть тут в этом тягучем, как мед, пространстве, которое почему-то не отпускает наш борт…
Шевеловский строчит свои формулы. Рвет листы, кидает на пол. Он думает, у него все получится. Без вычислителей, без модуляторов процессов. В уме.
Всех достойнее держится Лупя. Мордой в угол, уши зажал и ногами топает, словно хочет сквозь борт пройти. Но взгляда его я не вижу.
Зэк все крушит. Летят спинки кресел, заслонки багажных отсеков с треском разбиваются о ребра жесткости фюзеляжа. Он несколько раз порывался вломиться в кабину пилотов, но заперто там надежно. Слышен только рев Надин и грохот кухонной утвари.
Профессор сдался. Обхватил кресло и медленно сползает вниз. Щеки впали, очки погнуты, правая кисть расцарапана.
Как все это можно осознать? Снова прошлое. Такое далекое…
Гарик смотрит торжествующе.
— Да, не круто, но хоть что-то! Смотри. Этот рейс испытательный. Официально его нет. Ну, знаешь, чтобы не испортить фурор. Никто о нем не знает. Все по-тихому. А потом! Когда все получится! Впервые…
Костюмы на них сидели как влитые. Они вертели в руках планшетники и не спеша объясняли мне основные детали.
— Впервые летим на энергии тахионов. Это не на Марс прокатиться на нейтринном движке. Тут мощь для межзвездного полета. Это будет грандиозный прорыв. Автоматические станции уже там давно все подготовили. Столы, как говорится, накрыли. — Всё говорилось гладко, но чего-то в их словах не хватало.