Комлев раскрыл уголовное дело и отыскал в его карманчике трудовую книжку:
— Уволена по тридцать третьей. Седьмого марта.
— Вот-вот, как раз мы праздник свой отметили!.. Хорошо сидели. Ну, и замели нас…
— Это вы на работе выпивали?
— Не дома же…
— Ну, а дальше… На что жили?
— Посудомойкой пошла в столовую.
— Такой записи здесь нет.
— А меня турнули раньше, чем я успела трудовую принести.
— И снова за пьянку?
— У меня, гражданин следователь, причина завсегда одна. Без нее, без бормотушки мне уже житья нету. Помните, в «Волге-Волге»: «… потому что без воды и ни туды и ни сюды?..» Вот так. Сажай меня, и вся недолга!
— Это суд сажает.
— Я понимаю, что суд.
Комлев полистал уголовное дело:
— Неуплата алиментов… Заявление бывшего мужа. Раз. Заявление бывшего мужа. Два. Ну, так что вы на это скажете?
— А что сказать. Он гад ползучий. Вон сколько заколачивает, а я крохи сшибаю. Есть разница? С моих много ли алиментов поимеешь? А вот если на чекушку не наскребу, повешусь…
Комлев продолжал допрос, и все невыносимее становилось ему. Он спрашивал, она с готовностью отвечала. Их диалог постепенно перешел к одностороннему и, видимо, выношенному давно согласию женщины принять на себя все тягости заключения.
— А почему вы с мужем развелись? Тоже из-за пьянки? — спросил лейтенант.
— А из-за чего же еще!
— Пить от чего стали, будучи замужней?
— Ишь, чего захотели! Я что, исповедоваться тут должна? Да и вы не поп!
— Да… Я только хотел…
— Ничего не скажу! И в душу не лезьте! Вам приказано засудить, вот и судите. И отправляйте, куда следует.
— Перестаньте ершиться. Живете где?
— У матери.
Комлев нашел в деле протокол допроса матери Недосекиной.
— А ее вам не жалко? Годы преклонные. Ну, посадят вас. А с нею что будет?
— А вы хотите, чтобы она меня похоронила? Так вот я этого не хочу.
«Совсем свихнулась, — подумал следователь. — Сама в петлю лезет. Ее лечить надо, а не в тюрьму сажать».
Спросил, как бы, между прочим:
— На здоровье жалуетесь?
— Не-а, я крепкая. Вам разве не говорил участковый, что на мне пахать можно?
— Говорил.
Через час Комлев отпустил Недосекину под подписку о невыезде.
— Эх вы, веники хреновые, — сказала Недосекина тоскливо, не глядя на следователя, и молча вышла.
Чуть позже Комлев допрашивал бывшего мужа Недосекиной. Перед ним сидел высокий, крепкий мужчина лет тридцати пяти, не без определенного обаяния, во всяком случае, способный расположить к себе человека.
— Нужно, чтобы вы кое-что прояснили в вашем заявлении.
— А именно? — спросил Недосекин.
— Неясно, например, когда и почему жена ваша стала пить?
— Это произошло как-то само собой. Я не сразу заметил. Видно, подруги на работе перестарались… Когда спохватился, было уже поздно…
— А она что, много времени проводила с подругами?
— Хотите сказать, что я сам толкнул ее к собутыльницам? Не так это. Впрочем, она может наговорить на меня всякое.
— А вот она и говорит, что запрещаете ей встречаться с сыном.
— Конечно, препятствую. Ее же родительских прав лишили. Трезвой никогда не бывает. Вам по секрету скажу: я сыну уже новую мать приглядел.
— А-а… — произнес следователь и принялся писать протокол.
Когда утром над городом отморосил свое легкий осенний дождь, Комлев заехал к Недосекину. Его, как и предполагал он, дома не оказалось. Дверь открыла соседка-пенсионерка лет семидесяти.
— Вы к кому? — опасливо спросила она, увидев мужчину в милицейской форме.
— Да вот Недосекина ищу.
— На работе он.
— А сын?
— Ребенок в детском саду.
— Ну, вот и хорошо. Может, вы мне о бывшей его жене расскажете?
— Это чего еще Валентина натворила?
— Да как вам сказать, — уклончиво начал Комлев. — Может, позволите войти?
— Да, да, конечно. Господи, вот горе-то! А такая была семья.
Прошли на кухоньку.
— Следователь Комлев. Простите, а как вас?
— Полина Семеновна. Можно проще: тетя Поля.
— Скажите, Полина Семеновна, с чего вдруг Валентина запила?
— А как же ей не запить-то… — глубоко вздохнула старушка. — Разлюбил он ее. Она и затосковала. А он изменять стал. Валя уследила его. Хотела руки на себя наложить. Да вовремя я рядом оказалась…
— Почему же она не ушла?
— Так уже ребенок был у них.
— Мать помогла бы.
— Видать, любила мужа. Так и не могла решиться. А выпивка — плохое утешение. А он, как заметил, что пьет, так совсем стал ее выживать… Потом вещички собрал и к матери отвез. Она сюда, а он в милицию. Заявление за заявлением. Писучий…
— А я слышал, что он жениться собирается. Так ли это?
— А как же. Он новые шуры-муры завел еще когда Валентина здесь была. Потому так и старался…
— Ну, спасибо, тетя Поля. Я пойду. Соседу-то ничего обо мне не говорите, что я приходил.
— Ну, да уж ладно.
Комлев ехал на службу и думал: «Вот черт! Найди, ее справедливость». Щемящая жалость к Недосекиной пронизала его: «Несчастная женщина пойдёт под статью, а на ее место придет другая. Обывательница какая-нибудь. И сына чужого на свой лад воспитывать будет. А я своими руками всему этому поспособствую!.. А что я могу сделать? Теперь алкоголичкой никто уже заниматься не будет. А, вдруг, и впрямь покончит с собой? Ведь грозилась…»
Поразмышляв и так и этак, решил наконец посоветоваться со знакомым ему университетским преподавателем. Спрыгнув с трамвая на ближайшей остановке, позвонил доценту кафедры уголовного права.
— Дмитрий Петрович! Это Афанасий Комлев. Извините, не разбудил? Можно я к вам заскочу? У меня одно такое дело… Ладно, сейчас буду. Я стою почти напротив.
По узкой лестнице взбежал на четвертый этаж пятиэтажной хрущевки. Нажал на упругую кнопку звонка. Дверь открылась.
— Заходи, студент. Что там стряслось? — на пороге появился со слезящимися мутноватыми глазами мужчина в махровом халате.
— Не знаю, как и начать. На первом же деле затык. В такую ситуацию попал, что долго потом от подлости своей можно не очиститься.
— Америку открыл! Да юристы — они все подлецы, — захихикал Дмитрий Петрович. — Знал, какую профессию выбирал! Так что теперь не фырчи… Ну, что там? А, может, водочки глотнешь?
— Не-не, на службе.
— Тогда кефирчику?
— Не откажусь.
Сели за маленький столик на кухне. Зотов налил посетителю кружку кефира, себе — рюмку спиртного.
— Такое получается дело. У меня по тунеядству и злостной неуплате алиментов проходит одна женщина, которую фактически сам муж подтолкнул к пьянству. Выгнал из дому и отобрал ребенка. Чуть не повесилась. Я разговаривал с ней. Она добровольно рвется в тюрьму. А я становлюсь невольным соучастником этого.
— И становись!
— Дмитрий Петрович! Но ведь есть еще какой-то выход?
— Да чего ты хочешь, в конце концов?
— Надо ее не посадить. Чтоб не повесилась. И чтоб ребенок вернулся к ней.
Зотов звучно постучал по столу острым ребром ножа:
— А ты вот что сделай… Перво-наперво на работу куда-нибудь воткни. Можно будет сказать, что она трудоустроена. Об алиментах и задолженности там с бухгалтерией решишь. Пусть только заявление напишет. Тогда дело легко прекратить… Можешь определить к врачу-наркологу… Я ему позвоню. Ты только ее настрой соответственно. Скажи, что и ребенка вернем, если пить бросит… Квартира-то хоть у нее есть, где жить?
— У матери.
— Всего и дело-то у тебя. Я думал, убийство какое-нибудь, а тут….
— Дмитрий Петрович! Но ведь это тоже почти убийство.
— Толкуй еще… Мне на лекцию скоро.
Комлев пожал Зотову руку и вышел: «Юристы — подлецы. Ну и ну! И это мне говорит человек, бывший следователь прокуратуры. По его словам, сделка с совестью правомерна. Как же так? А впрочем, разве может быть безукоризненен и сам закон?!»