В трубке запискало.
Комлев недоуменно взял дело, стал просматривать. На листе, который вчера принес участковый, прочитал:
«копия
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
Гражданин Янышев Николай Иванович…
умер
причина смерти: множественные травмы, несовместимые с жизнью, полученные при падении с поезда…»
— Ну, дожил ты, Комлев, или как там тебя, Герасим. Покойников на допрос вызываешь! Что же Тормошилов ничего не сказал. Сунул бумажку в руки. И все тут.
Афанасию стало так неуютно, что ему захотелось немедленно бежать отсюда, забросить все, забыть навсегда. Он вырвал из папки только что отпечатанное постановление, изорвал его на мелкие кусочки и выбросил их в урну. У входа в кабинет чуть не сшиб девушку в сером плаще.
— Вы следователь Комлев?
— Да я. Вы ко мне?
— Я по делу Яньшева.
Афанасий еще раз глубоко вздохнул. Отступать было некуда.
— Проходите. Вы кто ему будете?
— Невеста. Вернее, бывшая.
— Как, бывшая невеста!.. Так это из-за вас он нарушал режим?
— А вам это в голову не приходило? Когда вы его по поездам с облавой… Да вы же его и довели до смерти. Зa что? — девушка заплакала.
— Первый раз слышу обо всем этом. Откуда же мы знали… Вы посмотрите, что у него в объяснениях написано, — открыл дело. — Рыбалка. Кино. Он же человек взрослый. Понимал, что такое административный надзор. За это ведь срок наказания предусмотрен. Он же судимый.
— Он не хотел вам про меня рассказывать… Утаивал… Берег…
— Вот видите, а вам он про нас ничего не говорил. Что с зоны вернулся, вы хоть знали?
— Он меня любил, — пристально посмотрела в глаза следователя. — А за что его судили?
— Была драка. Стал женщину на улице защищать. А он — каратист… На месте остался труп. В лагере разборки начались. Отсюда административный надзор. А почему он в поезде оказался?
— Я его уговаривала съездить в Троице-Сергиеву Лавру. И, вдруг, видим, милиция по вагонам идет. Он от них кинулся. А они за ним… Ну, он и спрыгнул…
— Понятно, на ваших глазах…
Девушка уронила голову на колени. Плечи ее часто вздрагивали.
— Никакой специальной облавы не было. Это случайность. Он сам себя загнал в ловушку. Ему надо было по-честному все рассказать о вас.
— Выходит, я виновата в его смерти?
— Но меня-то вы сейчас обвиняете, — сказал Комлев.
— Вы следователь! Должны разбираться во всем! Ну, да ладно. Что теперь… — девушка встала и вышла.
Комлев долго еще сидел недвижимым, но когда посмотрел на часы, было начало шестого. Закрыл кабинет и заспешил к месту свидания.
Из следующего троллейбуса вышла Людмила Ивановна. Они бродили окраинными улочками города, в домах которого постепенно зажигались огни. Скрывались от посторонних глаз в опускающиеся сумерки и говорили, говорили, говорили… Людмила Ивановна была, как всегда, весела и отпускала в адрес Афанасия разные шуточки, в конце концов он рассказал ей о том, что случилось с ним за последнее время.
Когда закончил рассказ, помолчала, а затем произнесла:
— Вот видишь, Афанасий, к чему приводят лишние эмоции? Все должно быть предельно ясно. Любишь человека. Скажи ему об этом. Разве такое можно прятать в себе! Видишь, чем недомолвки кончаются…
Он развернул ее к себе:
— Хотите ясности? Я не могу без вас. Ни одного дня. Ни одной минуты. А тут еще весь этот смрад… Все это…Что мне делать? Что?
— Миленький ты мой. Я тебя понимаю. И ждала этих слов. Но ничего тебе сейчас в ответ не скажу. Ты уж на меня не обижайся. Я так хочу, чтобы у тебя все было хорошо.
— Хорошо? Когда вокруг ни одного нормального человеческого лица. Когда во всем только фальшь, обман и постоянная злоба. Произвол и дикий беспредел. Хорошо?! Когда рядом нет любимого человека. И неделями, а то и месяцами не видишь родных глаз. Не слышишь ответного ласкового слова. Нет, я уже не могу без тебя!
— Ну что ты, дурачок. Все будет хорошо, — мягко припала к его дрогнувшей щеке.
Прощаясь, взмахнула перчаткой и прыгнула в притормозивший автобус, который, тяжело покачиваясь, продолжил свой путь по зыбкой городской темени.
Ночь для Комлева обернулась мучительным тягучим кошмаром. Ему снилось, что его втаскивают в вытрезвительскую машину, везут на Солнечную, там ему вяжут за спиной руки, вливают в горло смолянистую обжигающую жидкость, в пинки гонят по бескрайнему, кочковатому полю. Он видит страшные, ухмыляющиеся лики чудищ в милицейской форме. За их угловатыми спинами плывут, дергаются носилки, на которых лежит бездыханная Людмила Ивановна. А, может, это только показалось? Почему-то все уже скрылось серой пеленой. Он хочет крикнуть, позвать, но одно лишь глухое мычание исторгается над дымящимися зелеными березами. Он падает. Снова встает. Бежит к электричке. Впрыгивает в зубастый зев тамбура. Переносится из вагона в вагон. Сзади нарастает оглушительный топот. Он пробивает двери поезда и грудью бросается на налетающее острие щебневой косы…
— Кто тут у нас самый жалостливый?
Следователь оторвался от бумаг на столе и вопросительно поднял глаза на стоящего в дверях дежурного Архарова.
— Ты ведь по части баб слабинку свою имеешь. Вот и пожалей еще одну. Студентка, — лысарик показал на стоящую рядом с ним молодую особу с распущенными волосами и чуть раскосыми бровями. — Со второй встретишься потом. Она пока в больнице…
— Ты тут язык зря не распускай. Здравствуйте, девушка, — Комлев показал на стул.
— С ней там за дверью еще двое парней. А я пошел. Наперстничников еще определить надо, — озабоченно сказал майор.
Испуганные и вместе с тем какие-то цепкие глаза коснулись Комлева.
— Как вас звать-величать? — спросил он.
— Марина Вобликова.
— А меня Афанасий Герасимович. Ну и что же стряслось, Марина?
— Да у меня ничего. Это у моей подруги…В буквальном смысле — со второго этажа она упала. Сотрясение мозга у нее. И еще перелом нескольких ребер. Множественные ушибы…
— А вы что, медработник?
— Нет, это врач так говорил.
— А вы-то чем занимаетесь?
— Учусь. Я студентка филфака.
— На философа, что ль?
— Да нет, филологом буду.
— Значит, изложить связно все умеете.
— Вроде не шепелявлю и не заикаюсь.
— Вот и отличненько. Слушаю вас, будущий филолог. Так что там у вас с подругой?
— А я вроде уже сказала. Из окна выпала.
— Меня интересует, как это случилось?
— Вы хотите спросить, почему это произошло?
— И то и другое хотел бы услышать.
— Ну, значит, так. Вышла на балкон, перемахнула через перила и… прыг-скок. Со всеми последствиями… А вот почему? Это сказать сложнее.
— В чем же сложность?
— А чужая душа — потемки, гражданин следователь.
— И даже для вас? Вы ведь ее подруга. Ну, хоть что-то в этих потемках было-таки?
— Кое-что просвечивает, конечно. Но утверждать не могу.
— Что же, например?
— Нервишки у нее слабые. Да и плюс впечатлительность. Чрезмерная.
— Постарайтесь прояснить.
— Знаете, сложно это… Она ведь девочкой еще была. Да вы понимаете… А тут вдруг сразу это и произошло с парнем.
— Назовите его.
— А он за дверью дожидается своей очереди.
— С ним мы еще поговорим. А вы мне снова все расскажите. Но подробно, с деталями, от начала до конца.
— Сначала было Слово. Так ведь сказано в Евангелии?
— Не с того начинаете, — дернулся Афанасий.
— Ну, так вы же сами просили. Я вам и уточняю: вот родился человек и судьба его началась.
— Вы свою подругу имеете в виду? Как ее зовут?
— Ида. Аделаида Захарчук. Правда, хорошее сочетание. Нравится?
— Я бы предпочел просто Ида.
— А, понимаю. Вы на имя обратили внимание. Ида. И да и нет в нем звучит. Половинчатость такая. Вот в этом все и дело, уважаемый.