Все вошли внутрь. Комлев оглядел помещение. В нем на добротных алюминиевых стеллажах были расставлены разновеликие банки с разносолами, какие-то коробки, перевязанные тесьмой, чемоданы, посылочные ящики.
— Вот это я понимаю — камера хранения, — прищелкнул языком Дубняш. — Закусь соответствует моменту.
— Это все давнишнее, — Марк Давыдович попытался погасить интерес опера. — В этом углу чемодан с книгами стоял. Вот видите, еще пыль осталась по периметру.
— И что же там за ценности были?
— Очень точно сказали — ценности. Дюма. Конан Дойль. Дон Кихот. Словом: книга — лучший подарок. Вот. Я могу показать.
Комлев посмотрел в листок:
— А что это вы здесь их держали? Вместе с соленьями?
— Нет, они у меня в шкафу. А это вторые экземпляры. Для друзей.
— У вас тут перечислены не только вторые, но и третьи, и даже четвертые. Это вы что, оптом продаете?
— Мне просто предложили.
— Ладно! Хватит энциклопедию тут разводить, — напомнил о себе Дубняш. — Вы мне лучше скажите, гражданин Моцкин, куда вот этот проводочек ведет? — потянулся пальцем к верхнему косяку двери.
— Ну и что, много разве накрутит?
— Это смотря за сколько лет…
Весь этот Новый год, оставшийся за спиной, никакого ощущения праздника не принес. Не было ни приподнятого настроения, ни радостного расположения духа, ни, на худой конец, просто обычной энергетической разрядки. А она как нужна, когда из тебя выжали все соки и вымотали душу. Может, где-то там наверху, в управлении, в министерстве кто-то и потирал руки, получая премиальные и ордена, но здесь в ментовке районного масштаба все текло буднично, безлико, рутинно: страшные колеса ржаво и беспощадно крутились в своей безостановочной канители!
Папки следователей по-прежнему набивались бумагами и пухнули от них, столы все так же скрипели под тяжестью вешдоков. В коридорах маячили странные личности, как бы специально собиравшиеся в райотдел с улиц и подворий, чтобы не дать сотрудникам никакой надежды на передых, на малейшую возможность расслабиться, выйти из привычного жесткого ритма и оглядеться…
За несколько дней до женского дня — в райотделе праздников было раз — два и обчелся — Комлев зашел к Шкандыбе:
— Виктор Александрович! Меня на защиту диплома вызывают, — показал синенькую бумажку.
— Какой еще там диплом! Пойми, ты в нашем деле форменный недоучка. Многого еще не постиг, хотя с другой стороны… — Кучерявый чуть ли не жалостливо смотрел на Афанасия. — Без ножа ты меня режешь. И сколько тебя не будет на службе?
— Вызов на четыре месяца.
— Полгода? Побойся Бога, Комлев! А кто тут дерьмо разгребать будет? Это ж на один штык, на одну лопату меньше…
— Ну, отпустите хотя бы на три месяца… Я постараюсь выкрутиться.
— Э, брат! Ты вон куда меня толкаешь. Закон нарушать я не могу. Положено четыре, значит четыре. Давай с тобой так договоримся. Подменить тебя некем. А работа висит, — показал на дела на столе. — Сроки тоже подпирают. Мы твой отпуск приказом оформлять не будем, — положил вызов под стекло. — Ты, когда надо тебе, иди. Там день возьмешь, два. А уголовные дела за тобой. Сам находи на них время.
— С начальством спорить, что против ветра плевать, — буркнул под нос Комлев, выходя в коридор. — Ведь мог же отпустить. А он все валит на меня и валит. Балда кучерявая!
Афанасий впервые подумал о том, что не хочет, не будет он здесь работать. Захотелось послать всех подальше:
«Вот получу диплом — только меня и видели!»
Но уговора с Кучерявым не нарушил. Комлев наведывался на службу — это отнимало уйму сил — и вел дела, от которых старался отделаться как можно быстрее, используя иногда сомнительную оперативнсть Дубняша, не привыкшего — так он говорил — «тянуть резину ярославскую».
Накануне Пасхи в рабочем поселке по пьянке произошла драка. Трое участников ее, покалеченных бутылочным стеклом, обратились за помощью.
— Займетесь и этим, — однозначно сказал Шканды голосом, не терпящим возражений.
Сразу же от него Афанасий направился к Дубняшу.
— Да ты что! Сегодня не могу! — тоже отрезал тот, поправляя на шее пестрый галстук и одергивая полы выходного с легкой потертостью пиджака.
— Ты мне тут резьбу не срывай. Как это не можешь?
— Спецзадание. Пост номер один, — сказал Дубняш, понизив голос, и шепнул в ухо. — Обеспечиваю безопасность на свадьбе. Дочь первого замуж выходит.
— Штапина, что ли?
Дубняш в ответ моргнул сразу двумя глазами.
— Тоже мне придумали хреновину. А что поделаешь. Ну, ладно, иди, но смотри, не переборщи с допингом, — совсем уже зло кинул Комлев на прощание.
Во второй половине дня Дубняш был на месте. У двухэтажной дачи он встречал подъезжавшие блесткие машины с гостями. Первая приехала озабоченная мать невесты с каким-то родственником. «Торопятся накрывать на стол», — подумал опер, распахивая стальные узорчатые створки ворот. Почти тут же примчала милицейская дежурка с замполитом Можаровым и его женой.
«Ишь, разрядилась! Вся в золоте. А камней-то, камней. На столько тысяч все это потянет!» — прикинул Дубняши и в ответ на высокомерный кивок Чижика вспрыгнул на подножку машины, которая подвезла их к самой даче. Там он помог втащить в дом три ящика с водкой, шампанским, коньяком и минералкой.
От ворот раздался очередной автомобильный сигнал. В вальяжном пассажире узнал полковника из управления — Вертанова. Дубняш вытянулся по стойке смирно и с удовлетворением отметил для себя благодушный жест полковника, махнувшего сквозь стекло вяловатой рукой: вольно, вольно. Потом подъехало еще несколько легковушек и лишь к четырем часам с глуховатым бренчанием колокольчиков на крыше приехали в свадебной машине молодые, которых родственники и гости встретили поцелуями.
Легковушки замерли у изгороди, водители разбились кучками, этакими вулканчиками, дым от которых поднимался к самым верхушкам окружающих сосен. Дубняш закрыл ворота и пошел вокруг высоченного, покрашенного в зеленый цвет забора. До его слуха доносились приглушенные расстоянием возгласы, смех, аплодисменты. На обратном пути стал накрапывать дождь, и Дубняш пожалел, что не догадался взять с собой зонтик.
Он-то надеялся, что его пригласят в дом — как никак оперативный работник! — а тут мокни, охраняй их. Поднял воротник и ускорил шаг. «Живут же люди! Сволота буржуйская. И тебе не мешало бы пробиться к ним. Стать если не вровень, то хоть чуть сбоку». Дождь стал напористее. Дубняш почти бегом добежал до ворот. Видя, что водители балуются картишками в одной из машин, открыл дверцу и спросил:
— Можно к вам, мужики?
— Если с деньгами, то можно, — пошутил один из игроков.
— Залазь, служба! А то совсем промокнешь.
Дубняш пристроился на краю сиденья и посматривал сквозь забрызганное стекло во двор. Стало доноситься пение. Во всю мощь зазвучал магнитофон.
«Будет ли когда-нибудь и у меня дача? — подумалось вдруг Дубняшу. — И чтобы на нее привез такой же мордатый водитель… Да, все это само с неба не падает».
В самой большой комнате дачи был накрыт длинный стол, придвинутый к одной стене с громадным персидским ковром так, что с другой стороны оставалось достаточно места для танцев. Молоденькие официанточки в накрахмаленных кружевных кокошниках меняли сервировку. Гости рассредоточились по всему дому. Невеста, усадив несколько отяжелевшего от вина мужа рядом с разговорчивым Можаровым, делала замысловатые па с долговязым курносым свидетелем, на шее которого моталась огромная бабочка.
Штапин и Вертанов курили на веранде и, глядя сквозь стеклянную перегородку на танцующих, рассуждали о футболе.
— Надо же, аргентинцы разделали бразильцев и снова итальяшки — чемпионы, — басовито говорил Вертанов.
— Конечно, Пеле для бразильцев был палочкой-выручалочкой. Король футбола. Личность, — несколько свысока говорил Штапин.
— Соловей Кириллыч! Я с тобой не согласен. Конечно, Пеле — великий футболист! Но ведь была и команда. Даже школа бразильского футбола.