— Подберите кого-нибудь попокладистее.
Очередным приказом заместителем начальника в райотделе был назначен Дахов. Это Комлев своевременно вспомнил даховское рукопожатие у двери кабинета Саранчина.
Известно: каждая новая метла метет по-своему. Осушкин круто взялся за дело.
Теперь Дубняш все свои отказные материалы согласовывал только с ним и раскрываемость на участке опера резко поползла вниз. При этом физиономия самого Дубняша тоже изменилась. Лицо поблекло, а глаза приобрели растерянную озабоченность. Да и Шкандыба выглядел уже менее кучерявым со встрепанной прической. Он бегал по кабинетам следователей, громче и визгливее кричал на них. Обычно суетный Фуфаев побаивался заходить в райотдел. Он только что получил два взыскания и с угрюмой безнадежностью ожидал неотвратимого третьего… За новым ритмом не поспевал и Можаров, не забывая, правда, натягивать себе на лицо постоянную, дежурную улыбку. Недовольство новым начальником явно нарастало.
К Осушкину на прием пришла длинная, костлявая, как вобла, бабуля с гладко зачесанными седыми волосами и спросила:
— Вы тут новый начальник?
Тот кивнул головой и пригласил женщину сесть.
— А того, прежнего, за развал?
— Какой у вас вопрос?
— У меня не вопрос. У меня возмущение. Сосед мой пьет. И дебоширит. А какую я на него управу найти смогу? Он сам начальник вытрезвителя. Потому и пришла.
— А что же раньше не приходили?
— Раньше бесполезно. А бабы мне подсказали, что дюже вы справедливый. Я живу с ним через площадку. Как пьянка, так хоть сбегай. Все какие-то сержанты. Все со звездочками…
— И часто у него собираются?
— С месяц, как зачастили. Двое, трое придут, а шуму на весь подъезд.
Осушкин покряхтел. Длинно выдохнул. В глазах его вспыхнули алые огоньки.
— Гражданка, — протянул ей папку со шнурками. — Здесь разные фотографии. Может, кого узнаете?
Старушенция оживилась:
— Этот вотзаходил (капитан узнал в групповом снимке Шкандыбу). А вот этот стервец весь мой коврик испоганил (узнал Можарова).
— Вы не ошиблись? — переспросил.
— Он! Истинная правда, он!
Осушкин что-то записал в блокнотике и спросил:
— Фуфаев часто скандалит?
— Когда трезвый, он ничего. Обходительный мужчина. А как подопьет, под руку не попадайся.
— Не волнуйтесь, меры примем.
Когда же начальник стал разбираться с жалобой, Фуфаев возмутился и заявил, что такого не было и быть не могло, а эта сумасшедшая хоть на кого укажет, лишь бы поклеп возвести.
— Вот что, Фуфаев, — капитан говорил удивительно ровным и спокойным голосом. — Мне твои художества— уже известны. Ты сейчас можешь любые слова мне говорить. Но я им все равно не поверю. И имей в виду, еще один любой сигнал, тобой сразу займутся в кадрах.
Фуфаев молча вышел из кабинета. «Шалишь! Кишка тонка!» Эти свои слова он приберег для следующего раза.
Очередное совещание офицерского состава проходило, как всегда, в ленинской комнате. Началось оно несколько неожиданно.
Новый начальник обратился к замполиту:
— Доложите, Можаров, как прошла в отделе подписка?
— Все нормально, Владимир Ильич! Партийную разнарядку выполнили. На каждого приходится по полтора издания. А вот эксперт-криминалист Георгиани подписался на семь! Он у нас маяк, можно сказать…
— Это вы про периодику. А как распределены собрания сочинений? Кому?
— Квитанции отданы на усмотрение передовых служб. Для поощрения наиболее отличившихся. Восьмитомник Вальтера Скотта следственному отделению. Четырехтомник Бунина — уголовному розыску. Еще комплект Вальтера Скотта — медвытрезвителю. Вы хотя и ругаете эти отделения, но у них крепкие позиции по городу.
— А еще два?
Можаров кисло поморщился и проговорил:
— А это особый резерв для самых-самых.
— Так. Кому из следователей выделили?
Сотрудники следственного отделения, занимавшие весь второй ряд, отрицательно замотали головами. Кучерявый, сидевший в центре, заерзал и промычал:
— Мы еще не разыграли.
— А в отделении уголовного розыска? — Осушкин посмотрел в угол комнаты, где кучкой сидели опера, которые дружно все, кроме Дубняша, выразили свое удивление. Перевел глаза на Дахова — в его ведении был розыск. Тот недоуменно пожал плечами.
— Товарищ Дубняш! Я же вам, помните, давал Бунина? — возник Можаров.
— А я думал, что это вы мне лично, — недовольно пробурчал опер.
— А теперь хотелось бы послушать руководство вытрезвителя, — Осушкин нашел глазами Фуфаева.
— Может, я чего не так понял, но тоже решил, что эту подписку выделили мне, — отозвался Фуфаев.
— Зато я все понял, — сухо сказал Осушкин. — Я только из «союзпечати» и видел все оплаченные квитанции. Подписались Шкандыба, Фуфаев, Можаров…
Зал недовольно зароптал.
— В общем-то, подписка — это дело десятое. Хотя и она выявляет нам откровенную нечестность отдельных сотрудников. Но хотел бы особо остановиться на одной фамилии. Это Фуфаев. Вот он поощрил себя престижным подписным изданием. А спрашивается, за что? За то, что в вытрезвителе серьезно нарушается закон, или за то, что квартира его чуть ли не стала откровенным притоном, и собираются там наши с вами коллеги, некоторые из которых сейчас сидят здесь. Что вы скажете на зто Николай Филиппович? — произнес Осушкин, явно сдерживая себя.
— Ну это уж слишком! — в центре зала вскочил Фуфаев. — Это клевета!
— Что же это делается? — следом поднялся Шкандыба. — Просто сплетни какие-то. Я буду жаловаться.
Оба демонстративно задвигали стульями по гулкому деревянному полу и покинули помещение.
— Кому еще в тягость? — начальник был по-прежнему невозмутим. — Будем считать, что мнения по поводу сказанного разделились. Хочу предупредить всех, что отныне отдел будет жить в соответствии с самыми высокими требованиями…
— Во, разошелся наш Владимир Ильич! Прямо как на финляндском вокзале, — сказал Лобзев и добавил. — А что, мужик по делу говорит…
Размежевание в райотделе не замедлило сказаться. Кому-то не пришлись по душе слова и требования нового начальника. Заосторожничали, несколько ушли в себя те, кто искал и находил всевозможные лазейки в шаткой стене закона. С явным облегчением вздохнули сотрудники, которые честно трудились. Свежий ветер перемен, казалось, прибавил им дополнительных сил.
Глаза их стали живее, а голоса внятнее, отчетливее, громче.
В свою очередь не дремали и прохиндеи.
На очередном совещании Осушкин зачитал генеральский приказ, где начальнику райотдела указывалось на нетактичное обращение с подчиненными. Оторвав глаза от листа бумаги с невероятно размашистой подписью, капитан сухо сказал:
— Приказ принимаю к сведению. Но вины своей не чувствую. И пусть писарчуки отдельские не надеются, епокойно жить негодяям и бездельникам не дам! Тут меня хоть режьте!
Раздались сдержанные аплодисменты. Можаров тоже было приподнял руки, но, увидев, какФуфаев шепнул что-на на ухо Шкандыбе, сплюнул и свел ладони в кулак.
Промозглым октябрьским вечером, когда Осушкин был в командировке, в кабинет к замполиту пришли Шкандыба, Фуфаев и Дубняш.
— Осложнилась жизнь-то. Что будем делать? — спрашивал каждого Можаров.
— Ясно одно, с этим Ильичом нам кранты, — сказал Фуфаев.
— Надо бы избавиться. Но как? — вмешался Шкандыба.
— Другого и быть не может, — Можаров посмотрел на Дубняша, который искусственно зевнул. — Вопрос переходит в практическую плоскость: как это сделать?
— Телегу накатать, — примитивно предложил Шкандыба.
— Да нет. Его по анонимке пустой не снимут. Явная липа не пройдет, — с безнадежностью в голосе сказал начальник вытрезвителя и добавил. — У него рука где-то наверху, раз всего капитан, а уже окончил академию…
— А, может, начнем с зама? — переориентировался Шкандыба. — Так сказать, отсечем правую руку.
— Правильно! — встрепенулся Дубняш. — С него, с Дахова надо начать! А-то мне уже прохода никакого не дает.