— Я сейчас думаю, может, не то говорил, — тревожно выдавил Комлев.
— Все то. Все то. Все то, — засуетился Козельцов и длинным коридором проводил молодого инструктора до выхода. — Ну, будь!
Комлеву не хотелось уходить. Он пытался разобраться в себе, в случившемся. Вспомнил сказанное с трибуны. Что-то недоговоренное точно раздирало его изнутри. А перед глазами все время стояло официальное и вместе с тем женственное лицо Людмилы Ивановны. И оно вдруг рельефно проступило на висевшем в холле полотнище со словами «Комсомольцы — добровольцы! Мы сильны нашей верною дружбой!», на круглом циферблате электрических часов, на матовой поверхности грубо окрашенных стен. За спиной он услышал шаги и по внезапному внутреннему наитию стремительно обернулся: это была она. И все оборвалось у него. Какие-то почти готовые фразы слиплись в бесформенный единый комок, горячая волна ударила в голову.
Маленькими веселыми горошинами по холлу раскатились ее слова:
— Вы в райком?
И Комлеву вдруг стало легко-легко на душе, и он ответил:
— Да-да.
— Значит, нам по пути. Извините, вижу часто, но вот имени вашего не знаю.
— Афанасий, — промычал, потупившись.
— Как симпатично!
Они спустились по ступеням и пошли по дымящейся от вечернего тумана, плывущей под ногами темной аллее.
— А вы лирик! Это хорошо. Редко встретишь такое.
— Знаете, Людмила Ивановна, вырвалось, перешел грань.
— Да уж точно… — сказала Забродина мягко и с улыбкой. — Но даме такое услышать приятно.
— Я ничего серьезного не имел в виду. Извините. Между нами ведь ничего…
— Жаль, очень жаль. Нет, какой вы лирик? А я бы не отказалась сегодня от скромного букетика, — показала на киоск.
Комлев, судорожно сглотнув слюну, подумал с опаской: «Хватит ли денег?» и, преодолев секундное замешательство, рванулся к пылающим цветочным огонькам. Вручил ей несколько хрупких стебельков.
Людмила Ивановна испытующе посмотрела в глаза Комлеву и беззаботно засмеялась:
— Да вы и впрямь рыцарь! А мне мой муж так редко дарит цветы, — с сухой горечью вдруг произнесла она. И, словно оправдываясь, тут же продолжила. — Нет, нет, ничего не подумайте.
Неожиданно остановилась.
— Вот я и пришла. Спасибо. Кстати, и райком ваш рядом.
Комлев обернулся и будто накололся на любопытный взгляд толстой рыжеватой блондинки. Это была личная секретарша первого, которая проплыла мимо них, кривя губы.
Людмила Ивановна засмеялась:
— Ну, что, Афанасий! Соответствующая огласка нам уже обеспечена? На персоналку, правда, не тянет, но это как повернуть. А она большой специалист по этой части, — ткнула букетом вслед толстухе. — Шучу. Шучу.
Он согласно кивнул, и Людмила Ивановна скрылась в густой темени подъезда.
На следующий день Комлев маялся в кабинете, ожидая, пока останется один. Вот за последним райкомовцем хлопнула дверь — все разошлись на обед, и он, ощущая себя почти хозяином громадной комнаты на три окна, крутнул диск зеленого польского телефона. С ознобом в душе услышал на другом конце провода глубоко знакомое, чуточку протяжное: «Да-а», произнес:
— Здравствуйте, Людмила Ивановна!
— Это ты, Афанасий?
Неожиданное «ты» жарко обдало ему щеки.
— Вас беспокоит д’Артаньян!
— И что же нужно славному мушкетеру?
— Да я просто так, проведать.
Чувствуя некоторое ее замешательство, спросил:
— У вас люди?
— Как всегда.
— Тогда я попозже…
— Постой, постой… Мы должны встретиться.
— Зачем?
— Предлагаю через полчаса… на том же углу.
— Ну, хорошо.
И опустил трубку.
Направляясь к знакомому перекрестку озабоченно думал: «Почему она назначила встречу? Может, чего боится?..»
— Афоня!
Комлев обернулся и увидел чуть виноватые знакомые глаза.
— Вчера со мной что-то случилось, — Людмила Ивановна резко отвернулась и продолжила. — Признаюсь, я всю ночь думала о тебе. Ты мне очень симпатичен. Своей искренностью. Кстати, то, что говорил вчера на собрании, я приняла на свой счет. Не ошиблась?
— О чем вы?
— О любви, конечно.
— Я этого…
— Пойдем, пройдемся.
Пошли по длиннющей улице. На ней во всех направлениях сновали пешеходы и с гулкими сигналами проносились машины.
— Не знаю, что и сказать, — говорила Людмила Ивановна. — Но почему-то серьезно думаю о тебе. Как бы это выразиться… Видишь ли, у меня хорошая семья, внимательный муж. Но все это не то. Ведь я оказалась в этом городе девчушкой, первокурсницей. Бежала от опеки родителей. И только он, мой нынешний супруг, помог, протянул мне руку. Боже мой, чего я несу…
— Говорите, говорите!
— Спасибо тебе, Афанасий! — с влажными глазами она поцеловала его прямо в губы.
Комлев, счастливый, отстраняясь, увидел пробегавшую рядом с базарной авоськой в руке толстуху.
— Ну, теперь уж нам и аморалка обеспечена! — совсем не огорчилась Людмила Ивановна и вновь поцеловала.
— Комлев! — раздался из приемной голос машинистки. — Звонили из райкома партии. К двум часам ты должен быть у первого! У Штапина!
— Ни фига себе… — стеклянным голосом произнес Афанасий и спросил (теперь через дверь):
— Тонька, а зачем?
— Не сказали.
За все время работы в комсомоле Комлев не так уж часто бывал в руководящих деловитых апартаментах, а тут вызывают прямо к первому! К нему директора заводов заходят на полусогнутых. Неясность положения выбила из колеи. Он отложил в сторону последний информационный бюллетень, задумался. Может, какой промах допустил? Но и тогда его бы потянули совсем на другой ковер. А, может, доложили про выступление? А что он такого сказал! Или секретарша капнула?
Сидел недвижимо, не находя ответа. Задолго до двух поднялся, пригладил брюки, отряхнул пиджак и туго затянул на шее обрыдлый однотонный галстук (ему вечно твердили: «Без галстука далеко не пойдешь»). Послюнявил ладонь и зализал ею хохолок на затылке.
Вышел и стал подниматься на второй этаж. Отсчитал двадцать четыре ступеньки, свернул в темное жерло таинственного коридора. Остановился перед распахнутой дверью приемной, где за столом в окружении разномастных телефонов сидела непомерная толстуха. Она, как робот, показала на стену перед собой. Комлев внутренне сжался. Что его ждет? Он — мелкая сошка. А сколько раз в этот кабинет входили директорами и выходили простыми инженерами, врывались прокурорами и вылетали рядовыми следователями…
Что-то коротко мяукнуло на столе секретарши, и она указала на дерматиновую дверь с табличкой своим коротким пухлым пальцем:
— Соловей Кириллович освободился.
Комлев глубоко вдохнул в себя воздух, тихо постучал в лакированную панель и, не дожидаясь ответа, потянул никелированную ручку. Там оказалась еще одна дверь. Снова постучал и открыл ее. Ничего особенного не увидел: как и во всех других начальственных кабинетах, по центру вытянулся стол, в торце которого сидел еще довольно молодой с явными блесткими пролысинами на голове мужчина. Комлев наслышан был о боксерском прошлом секретаря, беседы с которым часто кончались моральным нокаутом для многих. Сидевший подался крутым лбом вперед, и в Афанасия цепко вперились острые глаза боксера.
— Комлев? — услышал он приглушенный голос Штапина.
Афанасия, как правило, называли по имени, а тут…
— Да, я. Вызывали? — пролепетал в ответ.
— Присаживайся, комсомол, — первый рассеянным широким жестом показал на ряд стандартных стульев вдоль стены.
Комлев сел, но никак не мог успокоиться. В груди молотило, глаза цеплялись то за собственные сжатые до боли побелевшие пальцы, то за полированную гладь стола, то за инкрустированный портрет вождя на стене.
— Взбодрись! Я в твои годы и перед чемпионами не пасовал! — проговорил Штапин, роясь в бумагах. — Меня, помню, командировали выбивать металл у министра… Другие к нему, как в клетку с тигром, а я к нему безо всякого. И ничего, как видишь.