— Вроде того… В том числе — и горящих людей, — пробурчал Иван, подумав, что надо бы ему серьезно заняться образованием этой девушки.
Иван закрепил пять самых лучших работ Дерека на стенах каюты и в камбузном углу, остальные не уместились в тесном пространстве судна.
— А вот и он наконец! — воскликнул Иван, заметив на одной из работ то, чего не разглядел раньше. — Ну, давайте знакомиться, неведомый миру гений.
Делла застыла вполоборота, разглядывая небольшой вертикальный холст.
— Ты думаешь, это автопортрет?
— Тут и думать нечего, — сказал Иван, ткнув пальцем в нижний угол картины. Тут так и написано: «Дерек, автопортрет».
На холсте был изображен коренастый человек, вероятно, маленького роста, поскольку собака, которую он держал на поводке, выглядела рядом с ним огромной. На заднем плане виднелся берег с нелепо застывшей волной и — разумеется — догорающий костер на песке.
— В его имени явно слышится слово «река», — задумчиво проговорил Иван. — Сам художник всю жизнь провел на реке. Что это — совпадение или…
— Или что? — встрепенулась Делла.
— Да ничего страшного, — сказал Иван. — Никакой он не венгр. Скорее всего, это вымышленное имя, просто псевдоним… Вот ты, например. Как твоя настоящая фамилия?
— Я Делла Сирота, поэтесса.
— Знаю, что Сирота. Но ведь это твой литературный псевдоним, ведь правда?
Делла усмехнулась, покопалась в своей торбочке и бросила на стол паспорт. Иван развернул его. В документе значилось «Делла Сирота». Иван покачал головой:
— Чудные дела…
Обратил он внимание и на год рождения девушки. Она была еще младше, чем он думал: не двадцать лет разницы, между ними, а двадцать три. Дочка. Хитрая, полная тайны, которую измыслила сама. Маленькая, мало что понимающая в жизни девочка…
— Украинка, — сказал он, протягивая ей паспорт. — Значит, угреши бывают и украинцами, пусть даже сам Дерек — венгр.
По семнадцати добытым полотнам можно было составить общее впечатление об этом неизвестном мастере конца девятнадцатого века.
Казалось, что картины Дерека несут в себе некую настойчивую подсказку… Внезапно Иван понял, что есть общего в работах художника, кроме образа огня. Во всех картинах — будь то пейзаж, натюрморт или жанровая сцена, портрет — четко видны два обособленных плана. Вот развалины совсем близко: пустые оконные проемы, уродливые обломки стен. За ними — чистая зелень деревьев, луг и река, где-то совсем далеко впадающая в море. Или стол с кувшином и фруктами. Кувшин на самом краю, он отдельно, а фрукты, блюдо, ваза с цветами — уже другие тона, нечто как фон к кувшину, хотя все должно было быть, по идее, единым целым.
«По идее», подумал Иван. Это просто слова-связки… Так, может быть, в том-то и «идея», что не целое?
Скалы, громоздящиеся на берегу, и морская даль с туманным белопарусником. Окно с кропотливо выписанной деревянной рамой, а за окном — дивный средневековый город с остроконечными крышами.
Обыкновенная традиционность кулис пейзажа превращается в некий символ, настойчивое двоемирие — может быть, именно это и хотел сказать художник? Будто бы за нашей реальностью стоит какая-то другая…
Огонь порой здесь просто присутствовал в качестве неизменного атрибута, даже люди на портретах сидели при свечах, но чаще в этих пространствах царили фуги и мессы огня. Казалось, что горят сами краски, что изображение эфемерно, мгновенно, поскольку прямо сейчас все эти холсты, вместе с их массивными рамами, обратятся в пепел. Сгорит ткань, сгорит древесина, и за земными видами откроется какой-то иной мир.
Как знаток живописи, Иван понимал, что это не просто какой-то бродячий живописец, а настоящий художник, таких называют великими и гениальными, хрестоматийными и классическими. Удивительно, что никто не знает о нем. Поистине, пути славы неисповедимы. Иван думал, Чуть ли не с ужасом, что могут быть и другие художники, оставшиеся почему-то за бортом человеческого внимания, и писатели, и музыканты… Вот где-нибудь в деревенском доме или на городском чердаке покоится пыльный сундук, а в нем — рукописи стихов и романов, написанные сто лет назад каким-нибудь так и не открытым Пушкиным или Достоевским… В такое почему-то не верится, но вот же он, Дерек, перед его глазами… Неведомый миру гений.
Вечером Делла, как всегда, разложила камушки, Иван наблюдал за пазлом через ее плечо.
— Странное дело, — сказал он, рассматривая разложенные на столе элементы. — Если это идеограммы, иероглифы, то почему они столь часто повторяются? Я насчитал двадцать четыре разных знака, из них шесть «жизней», пять «солнц» и так далее.
— Что в этом удивительного? — спросила Делла с каким-то странным раздражением.
— Иероглифов должно быть гораздо больше.
— Есть те, что есть. Не тебе судить о том, что было дано давным-давно!
Казалось, девушка была смущена и заменяла это чувство агрессией.
— Ага, в рифму порой говоришь, поэтесса.
— И что с того?
Иван решил не продолжать этот разговор. Теперь он был в еще большей степени убежден, что перед ним именно шифр, а так называемые идеограммы — суть просто буквы. Получается, что Делла морочит ему голову, расшифровывая смысл надписей на браслетах. Может быть, никаких надписей и не существует?
К нему вновь вернулись сомнения: что здесь на самом деле происходит, и какая ему отведена роль в некой чужой игре?..
В следующей деревне угреши пожаловали им еще один браслет и замысловатое украшение вроде мониста: на серебряной цепочке висели продырявленные старинные монеты вперемешку с камушками. Деньги были царские, камушки — обыкновенные, «наши», как заметила Делла.
Она разложила трофеи на две кучки и прочитала означенные на них заветы. «Сильному можно верить, сильного стоит любить, сильный достоин пути славы», — говорило монисто. «Рыба движется вверх по течению», — говорил браслет.
— Стоп, — сказал Иван. — Объясни мне, пожалуйста, как ты это читаешь? Насколько я понимаю, — он поочередно ткнул в три одинаковых знака, похожих на заряженный лук, — этот символ и означает сильного?
— Нетрудно угадать, если знать перевод.
Иван перебрал камушки и сложил три знака подряд: «сильный», «солнце» и «жизнь». Спросил:
— И что же тут написано?
Делла засмеялась:
— Амамутя дает жизненную силу.
Иван ответил, даже не задумавшись:
— Сила жизни — солнечный свет. Или что-то другое. Да на таком языке можно сказать что угодно, была бы фантазия у читателя. Что-то здесь не то, Деллочка. И знаков по-прежнему двадцать шесть. Нет, сегодня появился двадцать седьмой. Он что означает?
— Это рыба.
— Отлично, рыба. Меж тем как в китайском языке иероглифов тысячи. Странно это все. И ты мне чего-то недоговариваешь.
Делла молчала. Недоговорила: Хорошо, будем думать дальше.
Иван думал об этом странном письме, пока не заснул… Возможно, все эти заповеди и не требуют большего количества знаков. В таком случае, само письмо было изобретено именно для того, чтобы записать заповеди. Из символов, означающих «жизнь», «солнце», «грех», «радость», «горе» и так далее, вполне можно составить короткие назидательные афоризмы.
На следующий вечер он застал девушку за странным занятием. Она полагала, что он спит, поглядывала на него, но Иван, как бы что-то почувствовав, просто притворился спящим.
То, что он увидел сквозь полуприкрытые веки, привело его в недоумение. Делла сидела, низко склонившись над столом, и разглядывала, как сперва показалось ему, все свои добытые амулеты… Нет, она не разглядывала, а складывала их… Как пазл.
Ивану было хорошо видно, как эти обсидиановые пластиночки, соприкасаясь своими причудливыми краями, прилегают одна к другой, плотно, без малейшей щели. Вот уже обозначен и угол, и фрагмент противоположного края — какая-то небольшая, с лист бумаги размером плита.
Теперь Ивану стало ясно, что это вовсе не отдельные украшения, а фрагменты чего-то целого, и главное — Делла не коллекционирует какие-то брелочки, как она поведала сначала, а ищет что-то.