— Верно, месье Жюль, я слышал, что с пчелами только на первый взгляд кажется просто, а станешь заниматься, тут и пошли проблемы.
— Вот именно, мне хочется стать в пчеловодстве мастером, чтобы мои пчелки вкусный мед давали, а ко мне когда-нибудь за советом и опытом приезжали.
— А мед уже удалось собрать?
— Да, его уже разобрали наши знакомые и соседи, и еще заказали. Мед, скажу вам, отличный, вкуснотища. Ну можно ли подумать, что такой мед возможно собрать в мегаполисе?
— Что вы, месье Жюль, я теперь тоже покупаю парижский, когда попадается.
— Ну можно ли было подумать, господин комиссар, что мед, собранный в Париже, экологически чище, чем где-то в сельской местности?! А все из-за этих удобрений, чего только на поля, сады и огороды не сыплют и чем их только не поливают! А в Париже полно клумб, и все без удобрений!
— Да и у вас тут возле ульев собственные клумбы.
— О, это Адель старается. У нас с ранней весны до поздней осе. ни, как видите, цветы не переводятся. Красота, и пчелкам есть чем поживиться. Придем с Аделью сюда, вокруг нас разноцветье, пчелы суетятся с цветка на цветок. Красота. Мы еще хотим будущей весной деревья фруктовые карликовые в кадках поставить; может быть, маленький огородик в ящиках разведем. Красота! И ездить за город не надо на природу, разве что в соседний Булонский лес для разнообразия. Река тоже недалеко, через два квартала.
— Месье Жюль, у вас так здорово, что и уходить не хочется. Вам надо брать плату за релакс.
— Скажете тоже, господин комиссар.
— Месье Жюль, а Митарра все это великолепие видела?
— Когда она от нас ушла, ульев еще мы не купили, цветы тут давно, но были другие сорта. Мы с Аделью удивлялись почему Митарра ушла к Форси, ведь у нас ей было легче… там еще и магазин, надо и, витрины мыть каждый день, и холодильник в чистоте держать, а это две довольно просторны комнаты. Да и в магазине пол, соответственно, грязнее, чем в квартире.
— Вы у нее спрашивали?
— Конечно, более того, разубеждали, пытались доказать что она уходит на более тяжелую работу. Митарра отвечал какую-то ерунду: на крышу боится выходить, да ее никто и не заставлял; боится высоты, в чем я сомневаюсь, говорила, что там второй и первый этажи, к земле ближе, а у нас четвертый что для нее, мол, большая разница.
— Ну почему вы сомневаетесь, месье Жюль, возможно она действительно боится высоты.
— Хорошо, господин комиссар, тогда объясните вот что: в первый год службы у нас, а проработала Митарра около четырех лет, мы взяли ее с собой в отпуск в Альпы. Она ездила на фуникулере и из кабинки свешивалась, разглядывая ущелья и то, что делается внизу, настолько, что мы с Аделью были ни живы ни мертвы, вдруг девочка выпадет, и боялись сказать ей, чтобы не напугать. Неоднократно стояла на краю скал, обрывов, выступов — и хоть бы что. А на четвертом году жизни в нашей квартире стала бояться высоты. Логики я не нахожу.
— Да, месье, странно.
— Но я на Жака, что переманил Митарру, зла не держал. Подумаешь, ушла, дышать стало свободней. От ее угрюмости как-то не по себе. А когда на пенсию вышел, сам помогаю жене, так вдвоем и справляемся.
— А как Жак Форси Митарру переманил?
— Это я так, в переносном смысле сказал. Митарра несколько раз спрашивала, кто такой, где живет, кем работает.
— А о мадам Барбаре тоже спрашивала?
— Нет, только о Жаке: Сначала я не обратил внимания, Митарра о многих наших гостях расспрашивала. Но потом мне показалось, что слишком уж подробных хочет ответов, и даже подумал, не приглянулся ли ей Жак, ведь он нравился женщинам — галантный, предупредительный, начитанный. Когда Митарра ушла к ним работать и никаких симпатий не выказывала, решил, что тогда интересовалась, чтобы сменить место… Что-то зябко стало, пойдемте, господин комиссар, чаю с медком выпьем.
— С удовольствием, месье Жюль.
Клотильда ощущала пустоту, которая возникла после смерти Жака. Все вокруг у нее вызывали недоумение, разве можно жить как прежде после того, как Жака не стало?! Разве можно беззаботно смеяться, да и вообще до смеха ли, когда Жака нет?! Все вокруг будто делают вид, что ничего не произошло. Счастливые люди! Они счастливы в неведении, а вот Клотильде известно, что Жака в этом мире нет. Как страшно и пусто после этих слов. Как страшно и пусто продолжать жить в одиночестве. Да, именно так, потому что все люди, что движутся по всей земле, — это лишь фон, безучастный к ее горю. Оказывается, что пережить любимого — это тяжелейшее испытание. Как его вынести? Где собрать силы? Когда никто и ничто больше не нужны? Даже чувство ответственности и заботы к Туссену померкли и стали казаться малозначительными по сравнению с потерей Жака. Больше никогда они не встретятся! Не обнимут друг друга! Клотильде больше не видеть сияющих или грустных глаз Жака! Все! Больше никогда… если только там, на том свете… И Клотильда просила Жака, чтобы он приснился ей, хотя бы во сне увидеться. И Жак стал сниться, изредка и обычно в толпе, будто не замечает Клотильду, потом взглянет, улыбнется. Она обрадуется, пытается пробиться к нему… Где же Жак? Клотильда не находит. Просыпается с двояким чувством, довольная, что увидела Жака, обменялись взглядами, и грустная, что опять потеряла. Вздыхает, понимая, что ей туда, к нему, еще рано.
Внезапные, как показалось Клотильде, проблемы со здоровьем Туссена заставили ее мобилизовать терпение, стойкость и самообладание, а также вынырнуть из колодца, наполненного горечью утраты, и вернуться к прежним обязанностям заботливой и предупредительной жены. Туссен стал плохо видеть и, соответственно, ориентироваться в пространстве, даже в своей мастерской. Клотильда отвезла Туссена к офтальмологу. Осмотр ситуацию не прояснил. Никаких повреждений обнаружено не было, и, по мнению доктора, с такими глазами пациент должен видеть совершенно нормально, а не то, что тот описывает. Посоветовал лечь в клинику на обследование.
«Что за уродливый узкий шкаф принесли? — думал Тостивен, обратив взор к входной двери свой палаты. — О, он на колесиках, так плавно передвигают его, а кто — и не видать. Наверное, к окну поставят, за моей кроватью?.. — Художник почувствовал, что чья-то рука гладит его по голове. — Пахнет Клотильдой».
— Дорогая, я и не заметил, как ты вошла. — Тостивену надоело лежать, он приподнялся, сел и оперся спиной о подушку, которую поспешно приподняла жена к спинке кровати, чтобы ему было удобнее.
— Как ты, милый?
— Если честно, то не очень. Голова кружится, и все вокруг как-то зыбко, предметы меняют форму, как и когда им вздумается. Да и вообще как-то нехорошо, но объяснить затрудняюсь.
Клотильда задумалась и машинально гладила его волосы, поредевшие за последние годы.
— Не мешает?
— Нет-нет, дорогая, напротив, приятно, продолжай, пожалуйста. Что за погода, расскажи, я что-то не разберу.
— Шел дождь, но сейчас уже закончился. Ветер с Атлантики сменился на северный, явно холодает, надеюсь, до морозов еще далеко. Листьев осталось на деревьях совсем мало, все на земле и тротуарах, от длительного дождя потемнели и побурели. Пахнет поздней осенью. Скоро зима, совсем скоро. В Нормандии, говорят, уже шел мокрый снег, но быстро растаял. Возможно, через день-другой и к нам дойдет северный циклон со снегом. И тоже скоро растает…
Клотильда прислушалась, Тостивен заснул, но, судя по дыханию, сон странный. Клотильда разыскала лечащего врача, попросила сходить в палату к мужу.