Теперь вы знаете все, кавалер, теперь вы должны понять, почему мрачная и глубокая грусть положила неизгладимую печать на лице моем…
– Да, конечно! – отвечал Рауль. – Да, конечно, я понимаю все и жалею вас от всей души!
– Что вы думаете о том, что случается со мной?..
– Вы позволите мне быть откровенным с вами?..
– Не только позволяю, но даже прошу вас убедительно.
– Я сомневаюсь в существовании привидений, преследующих вас так жестоко.
– Как? – вскричал дон Реймон. – Как?! Вы сомневаетесь в моем слове!..
– О! В вашем слове я не сомневаюсь нисколько, – отвечал Рауль. – Наверное, вы искренни и действительно видели все то, что рассказали мне, но я не могу верить свидетельству ваших чувств…
– Итак, вы думаете, что это какая-нибудь галлюцинация с моей стороны?..
– Признаюсь.
– Вы думаете, что мое воображение, пораженное кровавым результатом моего поединка на улице Стретта и последними словами моего противника, само создало призраки, осаждающие меня!..
– Без сомнения.
– Вы думаете, наконец, что каждую пятницу меня давит кошмар, а не видение посещает меня?
– Да, я так думаю, – сказал кавалер.
– Смотрите же и не сомневайтесь более! – прошептал дон Реймон.
Как ни был закален Рауль против всех душевных волнений, но он почувствовал легкую дрожь, услышав эти слова. Ему показалось, что он увидит кровавый труп Фулькера или фантастический, закованный в железо призрак страшного сенешаля. Но взор его тотчас обратился на дона Реймона и он понял смысл слов, произнесенных последним. Командор распахнул свою рубашку.
– Посмотрите! – повторил он, указывая на свою открытую грудь.
Рауль подошел и увидел дюйма на два пониже сердца знак, который не был ни раной, ни шрамом, а чем-то вроде темно-красного пятна, узкого и длинного, очень похожего на отверстие раны, сделанной шпагой.
– Видите? – спросил дон Реймон.
– Да, – отвечал Рауль, – но я не понимаю, что это…
– Этот знак, – продолжал командор, – сделан шпагой сенешаля, которая поразила меня в ту минуту, как пробила полночь… Через два часа этот знак исчезнет… Ну, теперь, когда вы сами его видели, сомневайтесь, если можете…
Рауль не отвечал: он не мог опровергать того, что было очевидно, но точно также не хотел допустить и того, что было в рассказе командора сверхъестественного. Он решился молчать.
Дон Реймон сказал:
– Теперь, мне остается только поблагодарить вас за гостеприимство, которое вы оказали мне в эту ночь, и за благосклонное внимание, с которым вы слушали мою печальную историю. Квартира моя в двух шагах отсюда, и я прощусь с вами, кавалер.
У Рауля не было лишней постели, которую он мог бы предложить командору, и потому он не удерживал дона Реймона, но все-таки хотел непременно проводить его до дверей дома.
Они расстались, обменявшись взаимными уверениями в дружбе и преданности. Рауль вернулся домой через тайный проход и пошел прямо в комнату Жанны.
Молодая женщина не спала. Она ждала Рауля, и отсутствие его казалось ей нескончаемым. Это ожидание, присоединившись к испугу и волнениям того вечера, разгорячило ее кровь и придало совершенно новый оттенок цвету ее лица и блеску глаз. Жанна сияла красотой истинно божественной, и Рауль был ослеплен. Он сел возле кровати жены, взял прелестную руку, протянутую к нему, и сказал:
– Жанна, милое дитя, я был сегодня очень строг с вами, не правда ли?
– Вы находите? – спросила Жанна со сладостной и очаровательной улыбкой, с оттенком легкой грусти.
– Да, – отвечал Рауль, – строг и несправедлив, потому что проступок, в котором я упрекал вас, неосторожность, которая расстроила меня, сделаны вами от избытка любви…
– Ты это понимаешь… – прошептала молодая женщина с живейшей радостью.
– Да, понимаю, бедное дитя, вы ревновали…
– Рауль! Рауль! скажи мне, что я была не права?.. скажи мне, что ты меня любишь… что ты любишь только меня, что ты меня не обманывал! – вскричала Жанна с лихорадочной восторженностью.
– Конечно, ты была не права! – воскликнул Рауль, страстно прижав к губам обе руки жены. – Точно так же, как и то, что ты – самое прелестное создание на свете, ты также и самое обожаемое!.. Мысль о другой любви (хотя бы даже и на один час) не может войти в то сердце, в котором ты царствуешь, и твои ревнивые подозрения доказывают только несправедливую недоверчивость.
– Однако, – прошептала Жанна, – эта женщина… Она…
– А! ты еще не убедилась! Эта женщина, эта Антония Верди не должна внушать тебе никакого подозрения… Клянусь тебе Богом и нашей любовью, что я ее не знаю, даже никогда не видал…
– Если так, то зачем ты занимаешься ею?..
– Ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Я не требую, но умоляю.
– Я имею все причины подозревать, что Антония Верди принадлежит к полиции регента, а так как эта самая полиция разыскивает меня вследствие того мнимого заговора, о котором я уже говорил тебе, то интересы мои требуют разузнать все, касающееся Антонии Верди самым подробным и точным образом.
Объяснение это вовсе не было ясным, но Жанна хотела убедить себя и почувствовала, что доверие и радость возродились в ее сердце.
Все было забыто, и медовый месяц снова засиял для молодых супругов.
Часть вторая. Эмрода и К
XLIV. Сын браконьера
Если нам удалось пролить хотя бы некоторый интерес на первые главы нашего рассказа, если нашлись благосклонные и невзыскательные читатели, которые следовали за нами до сих пор, то они, без всякого сомнения, должны были не раз спрашивать себя, что за человек этот Рауль де ла Транблэ, до сих пор такое таинственное и загадочное лицо.
Мы видели, что он располагает баснословными сокровищами, что он переписывается с регентом и носит с собой пропуск, данный принцем и написанный в таких выражениях, которые показывают самую высокую милость. Мы видели, что он дрожит за эту милость, которой, по его мнению, могло лишить его чародейство молодой итальянки. Мы видели, наконец, что он посредством обмана соединился с бедной Жанной, и слышали, как он признался маркизу де Тианжу в том, что он уже женат.
Нам кажется, что наконец настала минута рассказать читателям историю прошлой жизни нашего героя и объяснить все то, что казалось до сих пор таинственным. Впоследствии мы свяжем, как сумеем, нити, на минуту разорванные, нашего рассказа.
Лет за двадцать до той эпохи, в которую происходят рассказанные нами происшествия, в Пикардии находился старый замок, носивший название Ла-Транблэ. Этот замок, расположенный в нескольких лье от Амьена и на небольшом расстоянии от деревушки Кенуа, по справедливости знаменитой тем, что она была родиной самого великого живописца царствования Людовика XIV, бессмертного Лесюера, этот замок, говорим мы, обязан был своим названием довольно обширному лесу, состоявшему почти исключительно из осин. Странная судьба тяготела над последним владельцем этого огромного имения, маркизом Режинальдом, Гектором де ла Транблэ. Режинальду, наследнику богатой и могущественной фамилии, фортуна сначала улыбалась. Он женился на прелестной девушке, в которую был влюблен, и через несколько лет сделался отцом трех прелестных малюток, двух сыновей и дочери, на которых сосредоточилась вся любовь молодых супругов.
Но вдруг в ту минуту, когда старший мальчик достиг восемнадцатого года, странная болезнь положила его под холодный камень могилы. Это было первое горе для бедных родителей. Однако у них остались еще для утешения сын и дочь. Через год после преждевременной кончины старшего сына умерла дочь. Еще через год скончался и последний ребенок. Эти тягостные потери сильно поразили нежное сердце маркизы. Она не перенесла их и скоро последовала в могилу за тремя своими детьми.
Режинальд остался один на свете. Огромный замок, в котором некогда не прекращались шум и движение и в котором сердце маркиза наслаждалось радостями семейной жизни, родительской гордостью, неизменной и целомудренной супружеской любовью, вдруг превратился для него в одинокое и мрачное жилище, наполненное трауром и вечными слезами. Маркиз оделся в черное и поклялся никогда не снимать этой печальной одежды. Он навсегда отказался от двора и от света. Плечи его сгорбились, волосы поседели, глубокие морщины показались на лбу; в нем все изменилось, только кровавая рана его сердца не затягивалась и болезненно ныла.