Риана и пыталась смириться, повторяя самой себе, что аббатисса права, что лучшая вещь, которую она в состоянии сделать для Сорака — дать ему уйти, но в душе никак не хотела поверить в это. Они знали друг друга с малолетства, десять лет они провели почти не расставаясь, и она никогда не чувствовала себя такой близкой к любой из своих сестер-виличчи, как к Сораку. Возможно, она зря питала беспочвенные надежды на тот, особый способ связи между ними, но теперь, когда стало ясно, что любовниками им не бывать, она поняла совершенно отчетливо, что Сорак любит ее так, как он никогда не сможет любить никого. А она не хотела никого другого. У ней никогда не будет другой мужчина.
Юные монахини часто обсуждали различные пути, как подавить свои физические желания. Случалось, монахини во время странствий могли уступить искушениям плоти, но никогда не забывали о своих клятвах, и даже те, кто делал так, со временем выбирали целибат. Мужчины, говорили они, оставляют желать много лучшего, когда дело доходит до таких вещей как дружба, взаимное уважение и духовная связь. Риана была еще девственницей, и у нее не было личного опыта, который позволил бы ей судить о такого рода вещах, но, похоже, физическая сторона любви была не так важна. Важна была духовная связь, а она была у нее с Сораком с детских лет. С его уходом она почувствовала себя, как если бы у нее в душе образовалась пустота, которую нечем заполнить.
Этой же ночью, после того, как все пошли спать, она быстро упаковала в рюкзак свои немногие личные вещи и украла немного оружия, которое сестры использовали во время тренировок и учебных боев. Виличчи всегда исповедовали философию, что тренировка тела не менее важна, чем тренировка ума. В тот момент, когда они впервые выходили из монастыря, сестры великолепно умели обращаться с мечом, посохом, кинжалом, арбалетом, а в добавок и с кахулаками — парой кривых плоских крюков, соединенных длинной крепкой веревкой, — с булавами и цепями, с копьем, серпом и даже со вдовьим ножом. Одинокая странствующая монахиня-виличчи далеко не была беззащитной добычей для хищника любого сорта.
Риана пристегнула к поясу широкий железный меч и сунула пару кинжалов за голенища высоких мокасин. Она взяла посох и повесила на спину арбалет с колчаном стрел. Возможно, оружие было не ее, но она провела столько времени в оружейной, изготавливая арбалеты и стрелы, а также в кузнице, помогая делать железные мечи и кинжалы, что, в некотором смысле, она заработала их. Она не думала, что Сестра Тамура обидится на нее. Уж если кто-нибудь и может понять ее, так это Тамура.
Потом Риана перелезла стену, чтобы не тревожить престарелую хранительницу ворот. Конечно сестра Диона не помешала бы ей уйти, но Риана была уверена, что она попыталась бы отговорить ее, и, скорее всего, вызвала бы Госпожу Варанну. Риана не была в настроении спорить или обсуждать с кем бы то ни было свои дела. Она решила, точка. Теперь она будет в полной мере пожинать плоды своего решения, а главный из этих плодов в том, что она совершенно не представляла, что ждет ее впереди.
Она знала, что должна найти волшебника по имени Мудрец, легко сказать, но трудно, почти невозможно сделать. Большинство людей считали, что Мудрец — миф, легенда, придуманная для простых людей, которая помогает им сохранить надежду, надежду на то, что в один день сила и власть осквернителей будет сломана, последний из драконов убит, и Атхас опять зазеленеет.
Согласно легенде, Мудрец был одинокий волшебник, отшельник, сохранитель, который встал на трудный путь преобразования в аванжиона. Риана даже не знала в точности, что такое аванжион. На Атхасе никогда не было аванжионов, но древние книги по магии говорили о них. Из всех заклинаний, приводящих к метаморфозе тела, заклинания преобразования для аванжиона была самыми сложными, самыми болезненными и самыми опасными. Помимо опасностей самого преобразования, будущему аванжиону грозило много бед от осквернителей, особенно от королей-волшебников, для которых аванжеон являлся самой страшной угрозой.
Магия имела свою цену, и ценой магии освернителей стала экологическая катастрофа — Атхас превратился в пустынную, умирающую планету. Темплары, направляемые королями-волшебниками, громко кричали на всех углах, что вовсе не их магия уничтожила природу Атхаса. Они настаивали, что разрушение экосистемы началось тысячи лет назад теми, кто попытался контролировать природу, изменять ее, а в результате вызвал изменения на солнце, которые уже невозможно было контролировать. В этом была некотороя доля правды, но мало людей верило темпларам, так как не было более убедительного аргумента против них, как оскверняющая магия, которой они занимались.
Сохранители не уничтожали природу, как осквернители, но большую часть народа не интересовали различия между сохранительной и оскверняющей магией. Считалось, что магия и маги разрушили планету, и не важно, какого типа. Все слышали легенды, и не ощущалось недостатка в бардах, повторявших их на каждом шагу. «Баллада Умирающей Земли», «Погребальная Песнь Темного Солнца», «Плач Друида» и многие другие песни расказывали печальные истории о разрушении мира.
Было время, когда Атхас был зеленым, и мягкие ветры веяли через его цветущие долины, наполненные птичьим пением. Когда-то по его густым лесам бегало много животных, времена года приходили и уходили, принося полотно чистого белого снега зимой и возрождение каждой весной. Теперь, увы, было только два времени года, как печально шутил народ: лето и еще одно, такое же.
Большую часть года в пустынях Атхаса днем было жарко, как на сковородке, а ночью можно было замерзнуть насмерть, но во время бесконечного лета Атхаса было два или три месяца, когда и ночью было достаточно тепло, чтобы спать без одеяла, а днем неосторожный путник чувствовал себя как внутри раскаленной печки. Там, где когда-то были зеленые и плодоносящие поля, теперь простерлись скудные пустые земли, в лучшем случае едва прикрытые коричневыми травами пустыни, низкорослым железным деревом и деревом пагафа, немногими колючими кустами и самыми разными кактусами, из иголок многих из которых струился яд. На месте лесов появилсь каменистые холмы, между каменными утесами выли ветры, в отчаянии завывая, как какой-нибудь обезумевший от горя гигант. Мало где, как например в лесу на склонах Поющих Гор, остались следы того, каким был когда-то этот мир, и с каждым прошедшим годом леса становились все меньше и меньше. А то, что не умирало само, уничтожалось осквернителями.
Магия требует энергии, и источником этой энергии может быть как жизненная сила того, кто произносит заклинание, так и жизненная сила любого живого существа, например растений. Магия, которой занимались и осквернители и сохранители, была точно такая же, но сохранители уважали жизнь и, произнося заклинания, аккуратно занимали из растений ровно столько энергии, что то могло полностью восстановиться. Сохранители не убивали своей магией.
Осквернители же, с другой стороны, использовали смертоносную магию. Когда осквернитель произносил заклинание, он выкачивал столько энергии, сколько мог, и чем больше энергии он забирал, тем больше была сила и эффективность его заклинания. Когда осквернитель выпивал всю энергию из растения, оно просто погибало, а земля вокруг него становилась абсолютно безжизненной.
Великий соблазн оскверняющей магии был в том, что маг очень быстро привыкал к ней. Она разрешала волшебнику-осквернителю увеличить свою силу намного быстрее и намного сильнее, чем волшебнику-сохранителю, следовавшему Дорогой Сохранения и поклявшемуся сохранять жизнь любому живому существу. Как и любой наркотик, безграничная тяга осквернителя к силе требовала все больших и больших доз. В безустанной погоне за силой осквернитель быстро достигал пределов, до которых он мог вбирать в себя энергию, и как только он переходил эти пределы, сила убивала его…
Только короли-волшебники могли выдерживать любой поток жизненной силы, что они и делали во время метаморфозы. Они преобразовывали себя во время болезненных, занимавших много времени ритуалов, и постепенно проходили многоэтапное превращение в создания, чьи ненасытные аппетиты и болезненная жажда силы делала их самыми опасными формами жизни на планете…Драконы.