На миг наступила тишина, и все услышали стон.
— Пришел в себя, — сказал фельдшер.
Владимир Иванович подошел к больному.
Александр увидел его, приподнялся, намереваясь встать, но тут же уронил голову на подушку. Лицо его пылало, дышал он учащенно, с хрипом. Разжал слипшиеся губы, слабо улыбнулся, сказал:
— Всю войну прошел, в болотах сутками лежал, через Днепр в ноябре переправлялся — сухого места не осталось. И даже насморка не подхватил. А тут… Черт знает что… — проговорил он, слаб» улыбнувшись.
Великанов положил руку ему на лоб.
— Лежите спокойно. Все будет хорошо.
— Как же теперь без меня?
— Об этом, товарищ Васильев, не беспокойтесь.
Через четверть часа Великанов, Семенов и Павлов уединились в тесном чуланчике, видимо служившем хозяину кладовой.
— У нас к вам, Алексей Павлович, важное дело, — начал Великанов. — Во-первых, хорошо ли вы знаете верховья Мархи?
— Как не звать! Тут что ни тропка, то я проложил. Кто лучше меня знает?
«Старик для экспедиции — находка, если, конечно, не хвастает», — подумал Семенов, а вслух сказал:
— Трудно все-то знать, одних речек да ручейков, поди-ка, больше сотни.
Старик усмехнулся снисходительно, как человек, услышавший лепет ребенка, и, не сходя с места, пошел перечислять ему все притоки, ущелья, сопки, пороги и водопады в радиусе пятидесяти-шестидесяти километров.
— Здорово! — восхищенно заулыбался Семенов. — Да ты, дорогой товарищ, просто ходячая географическая карга. Тогда вот что. У вас случилось несчастье. Видел больного парня? Это ваш проводник. Не мог бы ты, Алексей Павлович, поработать вместо него? Хороший оклад положим, обмундирование, питание. А?
— Я полностью присоединяюсь к просьбе Федула Николаевича, — сказал Великанов.
У старика под седыми бровями хитровато и умно блеснули узенькие щелочки глаз.
— Нанимаете, а, однако, не говорите, зачем в тайгу пришли.
Федул Николаевич насупился, любопытство старика ему не понравилось.
Павлов живо повернулся к Великанову.
— Опять за алмазами? А? Владимир Иванович?
Великанов никогда не был дипломатом, не умел уходить от прямо поставленных вопросов. Да и к чему, собственно, скрывать в данном случае?
— Да.
Старик опустил глаза, помолчал, потом сказал:
— Ну, что же… работать у вас буду. Когда вести?
Великанов смущенно погладил бороду.
— Алексей Павлович, мы вам вынуждены будем доверить государственную тайну. У нас сейчас нет возможности обставить это дело необходимыми формальностями, но вы дадите обязательство не разглашать ее. Понятно?
Павлов утвердительно кивнул.
— Прекрасно. Вы умеете читать карту?
Павлов опять кивнул. Лицо его оставалось равнодушным, и весь он, сидящий прямо и неподвижно, напоминал сейчас деревянного идола.
— Федул Николаевич, покажите карту.
Семенов достал из планшета, оставшегося у него еще с фронта, вчетверо сложенный лист, развернул. Под верхним обрезом карты стоял гриф: «секретно».
— Вот река Далдын, а вот точка. — Федул Николаевич ткнул пальцем в кружок, сделанный карандашом, — в которую мы должны прибыть. Доведете?
Павлов, не отвечая, склонился над картой. Он долго всматривался в кружочек, он запоминал. Река Далдын пересекает карту наискосок. Первая, вторая, третья, четвертая излучины… Внутри восьмой излучины заветный кружочек.
Павлов оторвал взгляд от карты и сказал:
— Доведу. Одна ночевка будет.
Вечером, укладываясь спать в чуланчике, Великанов говорил Федулу Николаевичу:
— Что ни говорите, батенька, а нам повезло, что мы встретили Павлова.
6. Бекэ-большевик
Время бежало быстро, как воды Иирэляха. Вырос сын Александр, сделался хорошим охотником. Привез жену из соседнего стойбища, поставил свою юрту рядом с отцовской. Да, видно, напрасно. Умерла вскоре Прасковья, и просторно стало в юрте Бекэ. Долго горевал старик. Выйдет на берег, сядет, дымит трубкой и вспоминает, как Прасковья встречала его на этом месте, когда он возвращался с рыбной ловли. Радовалась и называла его великим охотником, если много было рыбы, печалилась и поносила последними словами, если улов не покрывал даже дна лодки. Вспоминает Бекэ, как лет двадцать с лишним назад испугалась Прасковья, когда он рассказал ей про камень, похожий на глаз, как боялась взять тот камень в руки… Хорошее было время.
Почему никто тогда не надоумил Бекэ, что это лучшее время в его жизни? Э-э, да кому это известно! Никому. И зачем звать? Жизнь устроена мудро, «на оставляет человеку воспоминания.