Сергей почувствовал, что сердце остановилось и только-только начинает биться, отчаянно быстро, будто внезапно ухнув с огромной высоты. Сын, его сын, там, над полем, как и он когда-то… Осознание гордости за него, собственные воспоминания нахлынули с небывалой силой, казалось, вокруг Сергея образовалось пространство, в котором абсолютно нет воздуха. И ведь знал: нервы надо поберечь, самое главное впереди, но не мог удержаться.
Крылья Григория были очень яркими. Переливающиеся языки пламени, они так и светились чистым золотом на солнце. В них еще не доставало лоска, присущего крыльям взрослых опытных магов – слишком много цвета, но именно так видел их Григорий, и только в юношестве они и могли быть такими, необычно яркими и цветными.
Летунам было и проще, и сложнее одновременно. Проще, потому что их игра могла так и не случиться, если ни одна из команд не доберется до чужих коробов. Сложнее, если все же доберется, тогда нужно успеть увидеть неуловимую искринку, поймать ее раньше соперника, показав отменные навыки владения крылом.
— И команда ледяных!
Аплодисменты, но гораздо тише. Все-таки ледяных мало. А тех, кто болеет за них, еще меньше.
Когда начали перечислять состав команды, Кирину-старшему вдруг стало невыносимо душно. Задорный мальчишеский голос комментатора доносился как сквозь вату.
— И...... летун ледяных – Егор Кирин!
Трибуны заревели в предвкушении: Кирин против Кирина, как тут удержаться от восторженных комментариев и свиста?
А Егор Кирин между тем сделал какой-то невероятный кульбит в воздухе, за его спиной красовалась новенькая планка фисташкового цвета с серебрением в местах крепления к спине. Его крылья, ледяные, светящиеся синевой в скупых лучах осеннего солнца, были словно пронизаны миллионами серебристых нитей.
Это была другая красота. В отличие от ярких, горящих крыльев Григория, крылья Егора были воплощением сдержанности, той молчаливой холодной красоты, что подвластна лишь зимнему лесу. Сергей Кирин поймал вопросительный взгляд Семена и устало покачал головой. Нет, он не был готов обсуждать планку Егора прямо сейчас. Совсем не готов.
Он все еще помнил, как его сын уныло разглядывал стандартную фанерку, которую выдали в Атруме, как отворачивался от отца, зашедшего в раздевалку поддержать, и как обиженно сопел, когда тот попытался сказать что-то ободряющее. И тут как из подземелья («преисподней» — услужливо подсказал внутренний голос) появился сам Арсений Соколовский собственной персоной. И совершенно дружелюбно улыбнувшись его сыну (он, что забыл, что это тоже Кирин, черт побери!), протянул тому новую планку.
— Что это? – тихо спросил народный герой, чувствуя, что что сейчас им управляет гнев, который все тяжелее и тяжелее взять под контроль.
— Планка, – ответил Соколовский, и в его голосе было столько привычного ехидства, что захотелось дать кулаком. Вот так просто. Дать в ледяной аристократичный нос своим тяжелым огненным кулаком безо всяких изысков в виде пассов и заклинаний.
— Вижу, — парировал Кирин, с неудовольствием замечая, как у его сына глаза загорелись при виде нового средства передвижения.
— Держи, Егор, — сказал Соколовский, как ни в чем ни бывало. Кирин-младший судорожно сглотнул и взглянул на багровеющего отца. Он все прекрасно понял. Но отказаться не мог. И, чувствуя себя униженным, но не в силах ничего с этим поделать, протянул дрожащую руку к вожделенной планке и чуть слышно прошептал:
— Мне?..
— Ты думаешь, Соколовский, что я не в состоянии купить сыну планку? — медленно и четко проговорил Протектор, и угроза в его голосе смешалась с ничем не прикрытой яростью. Такого отца Егор боялся. Ох, как он его боялся. На того иногда накатывало, и тогда оставалось только сбежать из дома под благовидным предлогом, пока мама вызывала по зеркалу Семена и Катерину, и они втроем успокаивали разбушевавшегося папу. Вот и сейчас захотелось сбежать. Хорошо, что игра уже вот-вот начнется.
— Я думаю, — ледяным голосом ответил Арсений Соколовский, выдерживая гневный взор отца, — что никак не могу позволить ледяной команде играть на такой рухляди. Если ты позволяешь это собственному сыну, за дело, признаю, это не значит, что меня не волнует честь лордуса МОЕГО сына, Кирин. А Егор… Сергеевич достаточно взрослый, чтобы принимать решения по поводу собственных подарков.
Все. Вот теперь от осознания того, что ему не просто дают попользоваться, а ДАРЯТ эту замечательную планку, нечто внутри Егора снова вырвалось на свободу и, схватив цепкими лапками подарок, не думало отпускать его. Мальчик быстро метнулся к выходу, сжимая планку, трусливо решив не встречаться с отцом глазами, благо он был уже полностью экипирован и готов к своей игре. Ощущение, что он вот так просто поссорился с отцом из-за какой-то (ну, ладно, самой замечательной на свете!) планки перед началом такого важного для него мероприятия, очень досаждало Егору, но он благоразумно рассудил, что отец его простит. На то он и отец. А за него будет Катерина болеть. Вот. Она сама ему по секрету шепнула.