Тетку Егор любил, она притягивала его какой-то своей прямотой и желанием делить все на белое и черное. Это было здорово — спорить с ней по какому-то ни было поводу и смотреть, как суживаются теплые карие глаза, а губы улыбаются и слышен заливистый смех. Но это не обидно. Егор-то знает, что он всегда прав.
— Что ты вообще здесь делаешь?! – Протектору захотелось утащить нахала куда-нибудь и устроить допрос. Он же просто купил. Самым нахальным образом купил только что его сына! Как?! Как теперь он посмотрит в глаза Маше? Ведь говорил же, не покупать планку – это не выход… Не послушалась. Настояла. Вот пусть теперь и радуется. Планку ее сыну купил Соколовский. Представив лицо жены, когда она услышит подобное заявление, Сергей вдруг почувствовал, как ярость отступает, лишь ощущается легкое покалывание в подушечках пальцев. И только сейчас он увидел, что стекла задребезжали, все шкафчики открылись, а в самой раздевалке несильно, но ощутимо запахло дымом. «Старею, надо держать себя в руках».
— Я пришел поболеть, – улыбнулся Соколовский, похоже, ни капли не впечатленный киринской яростью.
— За кого? – почти автоматически спросил Кирин, силясь удержать стихийную магию под контролем.
— А у меня есть выбор? За Кирина, Сережа, за Кирина.
Опешив, что Соколовский в кои-то веки назвал его по имени, Кирин-старший на негнущихся ногах отправился на стадион, где поведал ошеломленной Маше, что их сын будет сегодня на самой скоростной планке, выпущенной в магическом мире. И её ему подарил Соколовский. Да, да, дорогая Мария. Удивлена? Ну, что ж. Не в моих правилах говорить: «Я предупреждал», но все-таки скажу, что предвидел. Он же ледяной, Маша, пора это уже понять. Путь не открывается просто так. Он ледяной, а они всегда… Всегда находят выход из любой ситуации.
Летуны застыли, как и положено, по краям поля. Было абсолютно не понятно их настроение с такого расстояния, но Егор точно знал, что у него оно подавленное, а у Гришки – торжествующее. Вот только брата терзает смутная тревога и недовольство по поводу его, Егора, новенькой планки. «А вот тебе и…!» — додумать потрясающую по своему содержанию мысль не получилось, Егор увидел искринку. Маленький золотой огонек, дразня, пролетел прямо под носом и увернулся от ловких рук летуна ледяных, в то время как летун огненных тоже приметил искринку и теперь на всех парах мчался к победе.
— Летуны заметили искринку! – завопил комментатор дурным голосом, и вдруг на трибунах стало тихо. Пронзительно, невероятно тихо. Впрочем, всего на секунду. А в следующую зрители разразились овациями, выражая свою поддержку, кто – огненным (по большей части), кто – ледяным (меньшинство, но более крикливое и несдержанное). Но в одном стадион был единогласен. И с той и другой стороны неслось:
— Кирин!
— Кирин, сделай его!
— КИРИН!
И Сергей почувствовал, что находится в каком-то сюрреалистическом сне, где отовсюду слышится его фамилия. Из ступора протектора выбил тягучий, чуть ломающийся голос совсем рядом:
— Кирин, идиот, быстрее!
Дежавю. Нет, не Соколовский. Его сын. С таким же голосом, интонациями и коронной фразой. Ощущение реальности покидало Сергея стремительно, и только две точки, сближающиеся и разбегающиеся в небе, могли держать его на грани рассудка.
Ледяные снова забили гол, Егор увидел запущенную зачинщиком искринку и тут же уловил движение слева. Помеха. Всплеск адреналина от первой игры пьянил, заставлял мозг работать на пределе возможности, точно и мгновенно рассчитывая траекторию летящих предметов.
И эта траектория в данный момент пересекалась прямо с траекторией полета Григория. На треть секунды стало страшно за брата, на четверть — подумалось, что это «Смерч», здесь все могут словить помеху, на одну восьмую – захотелось защитить… Но он не защитил, он просто смотрел, как тяжелая волна чужой магии с размаху бьет брата, как тот, завалившись вперед, падает вниз, на мягкий песок. И только одно было значимо – поймал.
Искринка в руке. Как это произошло? Когда? То есть брата не защитил, а искринку поймал?.. Ощущение предательства заползло куда-то внутрь холодным липким потом, капли которого застыли слезинками на щеках, заползло, чтобы поселиться в сердце одиннадцатилетнего мальчишки, где ничего подобного еще не было.