- Иначе говоря, карнавал для средневекового человека - что-то вроде отдушины?
- Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой, хотя бы и под маской.
- Как говорится, смех - дело серьезное, - пошутил Мате.
- И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре - в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и дерзкие остроты! Сыграть шекспировского шута - значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль...
Фило пустился в театральные воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил какую-то непривычную пустоту рядом. Он обернулся - Мате исчез!
- Мате! - встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. - Мате, где вы?
Ноги у него подкашивались, он готов был заплакать от нестерпимого одиночества, как вдруг - о радость! - откуда-то снизу послышался глухой голос:
- Я здесь!
- Где это - здесь?
- В яме. Я провалился.
- В прямом смысле слова?! - ахнул Фило, заглядывая в темное отверстие, зияющее посреди тупичка, куда они невзначай забрели.
-Уж конечно не в переносном, - отозвался Мате. - Я ведь не играю шекспировского шута.
Фило в отчаянии заломил руки. Он еще шутит!
- Какие там шутки! - вспылил Мате. - Человек провалился в глубокое средневековье, к тому же кто-то дергает его за штанину, а вы... Чем глупости болтать, помогли бы мне лучше выбраться отсюда.
- Сейчас, сейчас, - засуетился Фило, неловко топчась на краю ямы. Дайте-ка руку! Так... Теперь подтянитесь. Еще немножко... Ай! Что вы делаете? Зачем вы втащили меня в эту дыру?
- Спросите у меня что-нибудь полегче, - покаянно пробормотал Мате, помогая товарищу подняться после падения.
- Проклятая полнота! - причитал Фило. - Если уж я не смог вытащить из ямы вас, так представляете себе, кто же вытянет из ямы меня?! Ничего не поделаешь, придется нам с вами немедленно сесть на диету.
- На что сесть? - не расслышал Мате.
- На диету. В восемь часов утра - стакан сырой воды. В десять - тертое яблоко. В двенадцать - немного сырой капусты и так далее и тому подобное. Ничего мучного. Ничего жирного. Ничего сладкого. Иначе торчать нам здесь до тех пор, пока не явится какой-нибудь чемпион по поднятию тяжестей.
- Ой! Ой-ой-ой! - вскрикнул Мате.
- В чем дело? - спросил Фило. - Вам не нравится моя диета? Могу предложить другую. В восемь утра - чашка чая без сахара. В десять - сырое яйцо...
- Да отвяжитесь вы со своей диетой! Кто-то пребольно ущипнул меня за ногу.
- Ox!-в свою очередь вскрикнул Фило. - И меня тоже.
- Безобразие! - негодовал Мате. - И какой дурак выкопал эту яму? Ну, попадись он мне только - уж я ему покажу!
- Боюсь, что этот дурак - я, - донеслось сверху, и в яму заглянула чья-то голова в широкополой войлочной шляпе. Потом голова исчезла, и вместо нее появилась лестница.
Мате так ей обрадовался, что, выбравшись на свет Божий, сразу же забыл о своей угрозе.
- Клянусь решетом Эратосфена, вы добрый человек, - сказал он, горячо пожимая руку мужчине лет пятидесяти, плотному, несколько медлительному, в холщовой, до колен складчатой блузе, делавшей его похожим на садовника.
- Что вы! - сконфузился тот. - Я всего-навсего сын доброго человека. Меня так и зовут. Сын Добряка.
- Оригинальное имя. - Мате неловко кашлянул. - А я вот назвал вас... в общем, не слишком-то вежливо.
- Полноте, - спокойно возразил Сын Добряка. - Я не в обиде. Иногда я и сам себя так называю...
"А он, оказывается, с причудами! - подумал Фило, исподволь вглядываясь в лицо незнакомца. - Какие, однако, интересные у него глаза! Близко посаженные, пристальные и в то же время рассеянные. Глаза человека, поглощенного своими мыслями..."
- Добрейший Сын Добряка, - сказал он, - не объясните ли, для чего вам понадобилась эта яма?
- Яма? - переспросил тот, словно просыпаясь. - Ах, яма... Я вырыл ее для кроликов.
Мате засмеялся. Так вот кто обглодал его джинсы!
Сын Добряка окинул Мате своим пристально-рассеянным взглядом, как бы желая выяснить, что именно тот называет джинсами, и тут только заметил следы мела на непривычной для него одежде. Он сочувственно улыбнулся: синьоры, конечно, с карнавала! В таком случае, не пожелают ли они зайти к нему, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?
Синьоры, разумеется, пожелали и без лишних слов последовали за своим гостеприимным спасителем.
Вдруг под ноги Мате подвернулось что-то мягкое. Одновременно раздался отчаянный визг, и долговязый математик отскочил как ужаленный.
- Не беспокойтесь, - сказал хозяин, - это всего-навсего кролик.
- Опять кролик? - опешил Мате. - Разводите вы их, что ли?
Сын Добряка помолчал, точно сам еще не выяснил, разводит он кроликов или не разводит.
- Ну нет, - сказал он наконец, неуверенно усмехнувшись, - по-моему, они сами развелись. Года два назад нам подарили пару кроликов. Дети мои не захотели с ними расставаться и... В общем, сами видите, что из этого получилось.
- Ясно, - кивнул Мате. - Говорят, кролики разводятся очень быстро.
Тут снова раздался визг. На этот раз на кролика наткнулся Фило.
- Странная порода, - проворчал он, - кролики-самоубийцы. Так и кидаются под ноги!
- Просто они не научились еще бояться людей, - возразил Сын Добряка. Наверное, потому, что у меня их никто не обижает.
- Вы что-нибудь понимаете? - шепотом спросил Мате у Фило.
- Только то, что мы уже находимся в его владениях и, значит, отдых не за горами.
Фило не ошибся. Сын Добряка подвел их к небольшому, приветливому на вид дому и, распахнув дверь, пригласил внутрь.
НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ
Их отвели в небольшую комнату с голыми, чисто выбеленными стенами, высоко прорезанным окошком и каменным полом. Здесь, по очереди поливая друг друга водой из кувшина, они смыли с себя следы карнавальной переделки и кое-как привели в порядок свою одежду.
После этого, освеженные и преисполненные любопытства, они очутились в другом, на сей раз довольно обширном помещении, где по стенам тянулись массивные резные полки, сплошь уставленные великолепными художественными изделиями.