- Тсс! - перебивает Мате разболтавшегося черта. - Слышите? Чьи-то голоса...
- В самом деле, мсье! Это здесь, на втором этаже...
И в то же мгновение Этьен с его письменным столом погружаются во мрак, и перед филоматиками возникает новая картина. Широкая деревянная кровать. Оплывшая свеча в медном шандале. Юноша с волнистыми, разметавшимися волосами лежит на высоко взбитых подушках. Лицо его - продолговатое, с крупным носом и выпуклым лбом, на котором темнеют крутые, вразлет, словно бы удивленные брови, - совершенно бескровно. Девушка лет семнадцати-восемнадцати (маленький, энергично сжатый рот, ясные решительные глаза, на лбу и на щеках следы недавно перенесенной оспы) кладет ему на голову мокрую, вчетверо сложенную салфетку.
- Ну как? - спрашивает она участливо. - Тебе не легче, Блез?
Тот с трудом расклеивает спекшиеся губы.
- Спасибо, Жаклина. Теперь уже легче... Ступай поспи.
- Не хочется. Я здесь посижу, на скамеечке.
- Ступай. Мне и вправду легче.
Девушка слегка улыбается, отчего лицо ее принимает чуть лукавое выражение.
- Тем более. Чего доброго, опять уткнешься в свои чертежи.
- Хорошо бы, - полугрустно, полумечтательно признается Блез.
- Нет, нехорошо. Совсем нехорошо, - горячится Жаклина. - Эта противная машина убьет тебя.
- Противная? - В карих глазах Блеза ласковая, чуть снисходительная усмешка. - Ну нет! Она добрая, умная. Я люблю ее. И ты люби.
Жаклина неожиданно прыскает в кулак. Как можно любить то, чего не знаешь? Все эти стержни, пластинки, колесики... Она ничего в них не понимает. Но брат говорит, что этого и не надо. Важно полюбить замысел. Понять самую суть.
Мир наводнен числами, и с каждой минутой их становится все больше. Развивается промышленность, возникают новые мануфактуры. Растет, ширится торговля... Сотни людей заняты подсчетами. Не производством новых ценностей, а всего только подсчетом их. Скучная, неблагодарная работа! На нее уходят дни, недели... Много тысяч часов отдано однообразному, утомительному, такому, в сущности, нетворческому занятию, как подсчет. Разве не обидно?
- Еще бы! - вырывается у Жаклины. - Достаточно взглянуть на отца. Этьен Паскаль, уважаемый математик, ночи напролет корпит над отчетными ведомостями!
- Ну вот, сама видишь. Так разве не стоит помучиться немного? Хотя бы для него. Для него, который столько сделал для нас! Ты-то разве не переломила себя ради его благополучия? Там, в Париже, - помнишь? Когда играла перед Ришелье в "Переодетом принце". Не хотела ведь сначала, а согласилась все-таки, когда тебе намекнули, что это может спасти отца от тюрьмы.
Юное, в оспинках лицо Жаклины заливается краской. Она пренебрежительно фыркает. Подумаешь! Ну согласилась, ну играла...
- Да, играла, - поддразнивает Блез, любуясь ее смущением, - и "несравненный Арман" пришел от тебя в восторг и даже назвал "дитя мое". А потом сказал: "Передайте отцу, что ему незачем больше скрываться. Он прощен!" И все это сделала ты... Теперь моя очередь.
Жаклина растрогана.
- Ну конечно, Блез! Ради такого отца, как наш, стоит пострадать. Если... если только из твоей затеи что-нибудь выйдет... Ох, прости, пожалуйста! - покаянно спохватывается она, уловив укоризненный взгляд брата. - Прости меня, Блез, но ведь это длится столько времени! Мы уже счет потеряли твоим моделям. Сколько их было? Сорок? Пятьдесят? Все разные: из слоновой кости, из эбенового дерева, из меди и бог знает из чего еще... Я дня не упомню, когда у тебя не болела голова. Ты изводишь себя, нанимаешь самых лучших, самых дорогих мастеров. А какой, спрашивается, толк? Даже они тебя не устраивают!
- И кто, по-твоему, тут виноват? - спрашивает Блез, явно задетый. Они или я?
Подбородок Жаклины упрямо вздергивается.
- Что за вопрос! Конечно, они.
Непоколебимая, наивная вера сестры в непогрешимость брата умиляет и чуточку смешит Блеза.
- Спасибо, дорогая, - улыбается он. - Но, наверное, все-таки ни я, ни они.
- Кто же?
Он на мгновение задумывается. В самом деле, кто? Скорее всего, никто. Просто время. Человеческая мысль опережает ход технического прогресса. Нередко полезные, мало того - насущно необходимые идеи приходят тогда, когда под рукой у изобретателя нет еще ни подходящих материалов, ни достаточно умелых и образованных механиков, способных претворить его замыслы в жизнь. То же и с его, Блеза, машиной. В воображении автора она легка, соразмерна, работает быстро, безотказно. Наяву - медлительна, перегружена деталями, то и дело ломается...
Горькая исповедь! В глазах у Жаклины сочувствие и затаенное обожание. Бедный, бедный Блез! Так, значит, он сознательно растрачивает себя на дело, заранее обреченное на провал! Но зачем? Надо ли? И какой ценой! Здоровье, жизнь - не слишком ли это дорогая плата за неудачную машину?
Но страстные, сбивчивые доводы сестры бессильны перед решимостью брата. Что делать, - не он первый, не он последний! Такова судьба многих первооткрывателей. В конце концов, даром ничего не обходится. Даже неудачи. Да и не рано ли говорить о неудаче? Конечно, машина его далека от совершенства. Но ведь работа над ней еще не закончена! И уж он-то, Блез, сделает все, чтобы заставить ее действовать. Действовать во что бы то ни стало! Если же это ему не удастся... Что ж, не ему, так другому! Пусть не сейчас, пусть позже - лишь бы посаженный им росток зазеленел, превратился в прекрасное дерево, начал плодоносить! Лишь бы люди убедились наконец, что сложнейший умственный акт, заложенный в них Всевышним, может быть заменен чисто механическим приспособлением...
Последние слова заставляют Жаклину вздрогнуть. Глаза ее испуганно округляются. Она поспешно осеняет брата крестным знамением. Бог с ним, что он такое говорит? Заменить творение Всевышнего механическим приспособлением. Не значит ли это - бросить вызов Господу, посягнуть на его божественные права?!
Блез, как ни странно, тоже смущен. По правде говоря, такой вопрос не приходил ему в голову. Он оскорбляет Бога? Он, который так преданно чтит его, так искренне верит? Нет, нет, не может быть! Жаклина ошибается. Ведь вот утверждает Декарт, что мозгу животных, в том числе человека, свойствен некий автоматизм и что многие умственные процессы, по сути дела, ничем не отличаются от механических. А Декарт, что ни говори, великий человек!