- Интересное высказывание, хоть и не очень мне понятное, - говорит Фило. - Но почему вы остановились именно на нем?
- Во всяком случае, не потому, что считаю Паскаля безумцем, - отвечает бес. - А вот родиться ему и впрямь хорошо бы попозже.
- Да для чего все-таки? Разве он стал бы от этого более гениальным? Или менее больным?
- Ни то, ни другое. Все, что дано ему от природы, так бы при нем и осталось. Зато изменилось бы то, что дается человеку его временем. Видите ли, мсье, каждое время диктует свой образ мыслей, свои формы поведения. Семнадцатому веку, как вы уже знаете, в высшей степени свойственно облекать свои противоречия в форму религиозных бунтов. Именно такой бунт совершил Паскаль, обратясь к янсенизму. Но так ли поступил бы он, будучи сыном другого, скажем, восемнадцатого столетия? Вряд ли. Новое время внушило бы ему совсем другие взгляды и другие поступки. И кто знает, не стал ли бы он одним из тех, кто подготовит революцию 1789 года? Однако, - спохватывается бес, - что-то я слишком много быкаю - стало быть, чересчур размечтался. Вернемся-ка лучше к действительности! Тем более что мы уже на улице Франс-Буржуа-Сен-Мишель.
ВСТРЕЧА У КАМИНА
Филоматики не успели спросить, для чего их доставили на улицу с таким длинным названием. Крыша дома, над которым затормозил Асмодей, исчезла, и в неярком пламени камина возникла перед ними комната, где, скрючившись на коротком диванчике, лежал человек, покрытый клетчатым пледом. Лицо его, обращенное к огню, желтоватое, с большими водянистыми мешками под глазами, казалось почти старческим. И все-таки то был он, юноша на высоко взбитых подушках, только перешагнувший третье десятилетие своей жизни.
Тридцать лет, помноженные на беспрестанное творческое горение и борьбу с недужной, страдающей плотью... У Мате защекотало в носу при взгляде на эту тщедушную, одинокую фигуру. По правде говоря, он не очень-то понял, отчего видит Паскаля здесь, на улице Сен-Мишель, когда тот вроде бы переехал в Пор-Рояль... Но раздумывать над этим было некогда: в дверь комнаты постучали, и взыгравшее любопытство избавило сердобольного математика от опасности пустить слезу.
- Кто там? - спрашивает Паскаль, силясь рассмотреть в полумраке дальнего угла вошедшего уже в комнату посетителя.
В ответ слышится низкий, сочный голос:
- Юридический советник тулузского парламента, он же математик в свободное время, господин Пьер Ферма к вашим услугам!
- Ферма! - Медленно, как бы не веря, Паскаль поднимается, протягивает руки. Клетчатый плед сползает с него и падает на пол. - Ферма, вы?!
- А то кто же! - гудит Ферма, который успел уже подойти к Блезу и теперь душит его в своих медвежьих объятиях. - Неужто я похож на призрак?
Паскаль слабо улыбается. Ну нет, призрак - это скорее по его части...
- Полно, полно, - утешает Ферма, сбрасывая плащ и шумно придвигая кресло к камину. - Вы отлично выглядите! Чуть бледны, правда... Много работаете, мало бываете на воздухе?
- Ферма... - будто не слыша, повторяет Паскаль. - Вы - и вдруг здесь! Нет, это чудо какое-то...
- Застарелая тяжба, - смеется тот, с наслаждением протягивая к огню озябшие руки. - Маркиза де Лапуль против виконта де Лекока59. Новые данные в Париже. А в общем, счастливый случай навестить знаменитого Блеза Паскаля, чьи письма вызвали у меня непреодолимое желание побеседовать с ним с глазу на глаз.
Словно теперь только уверовав в подлинность происходящего, Паскаль широко улыбается, отчего лицо его сразу молодеет. В нем даже проглядывает что-то мальчишеское. Виват! Да здравствует "Де" в квадрате! Он готов расцеловать этих незнакомых тулузских де-сутяг: ведь им он обязан встречей, о которой мечтал едва ли не с детства.
- Черт побери! - басит Ферма. - Это следует отметить.
И, отстранив хозяина, самолично подбрасывает поленья в камин, зажигает свечи. Потом в руке у него появляется уютная, оплетенная соломой бутылка.
- Прошу: яблочный сидр, изготовленный господином Пьером Ферма из собственных, им самим выращенных яблок, по собственному, им самим изобретенному рецепту!
Гулкий выстрел пробки. Шипение освобожденной струи. Мелодичный звон бокалов, где искрятся озорные, будто подмигивающие пузырьки.
Блез делает медленный благоговейный глоток. Ферма выжидательно щурится.
- Каково?
- Восхитительно! Знаете, на что это похоже? Словно блаженно оттаиваешь после долгого ледяного сна.
Подвижные, чуть навыкате глаза гостя изучают Паскаля с неназойливым участием. Кто б мог подумать, что он, такой еще молодой и такой одаренный, чувствует себя таким одиноким!
- Мне говорили, - осторожно замечает Ферма, - в Париже вам на скуку жаловаться не приходится...
Блез - чуть насмешливо и в то же время почтительно - наклоняет голову: в данный момент безусловно! Слухи, однако, не лгут. Он и впрямь приобщился к тому, что принято называть светской жизнью. И то сказать, что еще остается человеку, до такой степени не обремененному семьей? Старшая его сестра - та, что замужем за Перье - почти безвыездно живет в имении Бьен-Асси. Младшая, посвятившая себя Богу, - в Пор-Рояле. Ко всему трех недель не прошло, как закрыл глаза Ле-Пайер, самый близкий ему со смерти отца человек... Надо ли объяснять, что значит для него встреча с Ферма, старым другом Этьена Паскаля и первым математиком Европы после кончины Декарта!
- Ах так?! - шутливо громыхает Ферма. - Стало быть, все-таки первым после Декарта? Шпагу из ножен, милостивый государь! Защищайтесь!
- Охотно, - подыгрывает Паскаль. - Вам незачем ревновать к Декарту. Ибо у вас есть все, что стяжало почтительное восхищение ему, зато у него не было того, что заставляет любить вас. Это я понял давно. С той самой истории, которая разыгралась из-за вашего трактата о наибольших и наименьших величинах. Помните?