- Не скрою, - продолжает граф, - предшествующий разговор наш не случаен. Он имеет самое непосредственное отношение к вашей миссии. Расхваливая достоинства врагов наших, я хотел пробудить все ваше честолюбие, весь боевой пыл, чтобы заставить выполнить свою задачу со всем вдохновением, на которое вы способны. Помните: ваша цель не только сравняться с противником. Вы должны превзойти его! Итак, за дело. И да покарает Господь Мольера и всех, кто дерзнет возвысить голос против нашего общества!
Заклинание графа звучит так зловеще, что жизнерадостный маркиз невольно ежится. Но вопреки ожиданиям безумец, дерзнувший возвысить голос, обнаруживается в ту же секунду: это Мате. Возмущение его достигло таких размеров, что он не в состоянии сдерживаться.
- Негодяи! Убийцы! Нравственные уроды! - выкрикивает он, воинственно размахивая логарифмической линейкой. - Я им покажу! Они у меня попляшут! Пустите меня к ним!.. Пустите!..
Дальнейшее происходит так быстро, что Мате не успевает опомниться.
Гостиная погружается в темноту. Какие-то люди вламываются в убежище филоматиков. В одно мгновение руки их крепко скручены за спиной, рты заткнуты тряпками, на глазах - повязки. Потом их волокут куда-то...
И вот, подскакивая и громыхая, карета уносит их по тряской дороге. Куда? Поживем - узнаем.
В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
- Мате! Мате! Где вы? Я ничего не вижу...
-Тише, Фило. Я здесь.
- Слава Богу! Значит, мы вместе. Как тут сыро... Как в подвале!
- Наверное, это подвал и есть.
- А где Асмодей?.. Асмодей! Асмодей!.. Не отвечает... Неужели он бросил нас на произвол судьбы? Оставил одних в темном каземате?
- Н-не думаю, - с сомнением мычит Мате. - Это на него не похоже.
И словно в благодарность за доверие темноту рассекает конус голубоватого света, и Асмодей заключает филоматиков в свои дружеские объятия. Разумеется, говорит он, при желании ему ничего не стоило улизнуть, когда в тайник ворвались телохранители этих титулованных негодяев. Но он предпочел разделить судьбу своих спутников.
Фило признает, что это чертовски благородно. Только лучше бы все-таки Асмодей улизнул, заодно прихватив с собой их.
Тот покаянно вздыхает. Что делать! У мсье такие габариты... Где ему пролезть сквозь каминный дымоход!
- Ничего, - невесело шутит Фило, - уж теперь-то я похудею.
- Да-а-а! Теперь, мсье, вы уже не скажете, что сидеть приятнее, чем стоять...
- Как вы думаете, что с нами сделают? - гадает Мате, изучая глазами круглое каменное подземелье.
-Замуруют заживо, - фантазирует Фило. - Как в опере "Аида". Или наденут железные маски и... прощай радость, жизнь моя!
- Что за мрачные мысли, мсье! Поговорим о чем-нибудь веселом.
- Да, да, - подхватывает Мате. - Неужели у нас нет других тем для разговора? Меня, например, очень занимают "Письма Людовика де Монтальта". Судя по всему, автор их, как и Паскаль, тоже примкнул к янсенистам. И все-таки талант и здравый смысл помогли ему избежать янсенистских крайностей. Эти мрачные религиозные фанатики полагают, что искусство растлевает и убивает души человеческие...
- Ну, тут они мало чем отличаются от приверженцев любого другого религиозного учения, - перебивает черт. - Увы, мсье, так уж повелось, что в глазах служителей церкви искусство - нечто позорное. Неспроста театр в Древней Руси именуется позорищем. И не случайно в самом слове "искусство" заложено другое - "искус". Стало быть, нечто греховное, сатанинское, кха, кха... Так сказать, искушение от нечистого.
- Любопытное наблюдение, - удивляется Мате. - Неожиданное и точное. Но в том-то и дело, что Монтальт, судя по всему, подобного отношения к искусству не разделяет. Он - вольно или невольно - опровергает его уже самим характером своего сочинения. Ибо даже мне, который "Писем" не читал и знает о них лишь понаслышке, ясно, что создал их замечательный художник, обогативший публицистику приемами художественной литературы. Он, как я понял, написал с иезуитов ряд блистательных литературных портретов. И самое интересное, что персонажи его излагают свою бесстыдную философию не устами автора, а от себя лично. Таким образом, их как бы заставили самих себя высечь.
Асмодей негромко аплодирует. Браво, браво! Мсье Мате определенно делает успехи. Уж не хочет ли он переметнуться в филологи?
- В самом деле, Мате, - присоединяется Фило, - вы так расписали достоинства Монтальта, что у меня слюнки потекли. - Он упрямо хлопает ладонью по грязной соломенной подстилке, на которой сидит. - В общем, решено: раз Монтальт выдающийся писатель, значит, мы должны его увидеть во что бы то ни стало!
Черт насмешливо обводит глазами круглый каменный мешок. Нечего сказать, своевременное пожеланьице!
- Фу-ты, - досадует Фило, - я и забыл... Послушайте, Асмодей, придумайте что-нибудь. Что вам стоит? Пожар, землетрясение. На худой конец, подкоп...
Тот с сожалением качает головой. Он ведь предупреждал: возможности его не БЕСпредельны. Впрочем...
- Что? - бросаются к нему обнадеженные филоматики. - Что такое? Да говорите же!
- Понимаете, мсье, в этом подземелье четыре двери. Северная, восточная, южная и западная. А подле каждой - кнопки...
Луч Асмодеева фонаря по очереди высвечивает четыре невысоких стрельчатых проема, окруженных черными точками.
- Смотрите-ка, - умиляется Мате, - совсем как у входа в мою замоскворецкую квартиру. Там тоже звонки, звонки...
- Пора бы уж позабыть о своей прежней берлоге, - ревниво замечает Фило.
- Не могу, - вздыхает Мате. - С тех пор как мы с вами съехались, нет-нет да и вспомню. Там было так уютно!
- Еще бы! Сломанные розетки. Пыльная куча книг на полу.
- Ну и пусть куча! Зато я мог выудить из нее нужную книгу с закрытыми глазами. В конце концов, я любил ее. Понимаете? Да, любил!
Фило презрительно фыркает. Кто любит арбуз, а кто свиной хрящик...
Но Асмодей не дает разгореться перепалке: он решительно возвращает филоматиков к разговору о кнопках, потому что спасение, по его словам, кроется именно в них.
- Задача, стало быть, состоит в том, чтобы нажать нужную, - соображает Фило. - Так ведь это же очень просто! Сколько их тут?
- У северной и южной дверей - по восьми, у восточной и западной - по четырнадцати, мсье.
- Итого сорок четыре. Не так уж много! Попробуем все - авось какая-нибудь да сработает.