- Так что у нас сегодня по плану? - спрашивает Фило, ставя перед Пенелопой и Клеопатрой тарелку с мелко нарезанной колбасой.
- Начало домашних итогов, - отвечает Мате, отправляя бутерброд в огнедышащую пасть Буля.
- Прекрасно! - говорит Фило и почему-то вздыхает.
Мате недовольно поджимает губы. Опять вздохи! Стало быть, плакали их домашние итоги, так же как в прошлый раз. Дался ему этот Асмодей!
- Чем же я виноват, если мне его не хватает? - оправдывается Фило.
- "Не хватает, не хватает"... А мне, думаете, легко? Но я-то все-таки не раскисаю. Не то что некоторые.
- Ладно уж. Я постараюсь, - покорно обещает Фило. - С чего начнем?
- Ммм... По-моему, с хронологии, - предлагает Мате после некоторого раздумья. - Ваш хваленый Хромой бес так тщательно избегал точных дат, что не мешает нам уяснить себе, к какому времени относится каждый показанный им эпизод.
- Неплохая мысль, - одобряет Фило. - Эпизоды попутно озаглавим и получим что-то вроде плана нашего путешествия. Эпизод первый - "Панорама Тридцатилетней войны".
- Дата?
- Весьма растяжимая, конечно. Думаю, двадцатые и даже тридцатые годы семнадцатого века. К тому же отрезку времени относятся несколько эпизодов, которые я объединил бы одним названием: "Нищета народная". Сюда входит сцена с мертвым ребенком, убийство священника, разбой в деревне. Далее следует эпизод "Роскошества знати". - Тут Фило облизывается, вспомнив, очевидно, паштет Генриха Второго. - Ну, дата по-прежнему особого значения не имеет...
- Конечно, - поддакивает Мате. - Но вот дату следующего эпизода - я бы назвал его "Тревожный вечер в Клермон-Ферране" - можно уже установить достаточно точно. Паскаль родился в 1623 году. В тот вечер ему было около года. Стало быть, дело происходило в 1624-м.
Упоминание о Клермон-Ферране заставляет Фило поперхнуться и расплескать заново наполненный чаем стакан, который он как раз передает Мате. Ужасная сцена с кошкой до сих пор снится ему, как кошмар, и он поспешно переводит разговор на другую тему. Подальше, подальше от Оверни... Скорее в Руан! Туда, где призрачно сквозят в предутреннем тумане древние башни Руанского собора. Кстати, если Мате не возражает, эпизод в доме интенданта Руанского генеральства можно бы озаглавить так: "Арифметическая машина Паскаля".
Но Мате и не думает возражать. Его интересует дата. Если верить Асмодею, между случаем в Клермон-Ферране и ночным разговором Блеза с Жаклиной прошло около двадцати лет. И тогда относится он к сорок третьему сорок четвертому году, то есть к тому времени, когда работа над изобретением была в самом разгаре. Потому что в 1645-м машина была уже готова.
-Выходит, он-таки добился своего. Вот это упорство! - восхищается Фило. - И все же дата, по-моему, неправильная. Прекрасно помню, что сам Асмодей отнес этот эпизод ко времени правления Ришелье. Но ведь уже в декабре 1642 года кардинал умер. Значит, либо руанская сцена происходила до его смерти...
- ...либо ваш Асмодей болтун и обманщик, - раздраженно перебивает Мате. - Потому что Паскаль занялся своей машиной только в конце сорокового года и, уж конечно, не мог наработать за год-полтора сорок или пятьдесят моделей, о которых распространялась Жаклина.
- Как же быть? - спрашивает Фило, теряясь под натиском фактов.
- Ха-ха! Поздно спрашиваете, любезный. Раньше надо было думать. На чердаке, в Париже. Ведь именно там пришла вам в голову злосчастная идея пригласить Хромого беса в качестве проводника. Как говорится, связался черт с младенцем... то бишь младенец с чертом. А теперь можете считать, что экспедиция наша блистательно провалилась.
- Совсем?! - пугается Фило.
- Совсем! Раз Асмодей наврал в одном месте, значит, запросто мог наврать и в другом. Следственно, все, что мы видели, не-до-сто-вер-но.
Мате демонстративно отодвигает недопитый стакан и собирается встать из-за стола. Но тут откуда-то сверху раздается знакомое покашливание, и филоматики так и застывают с отверстыми ртами. Буль и кошки тоже поднимают головы, особого беспокойства, впрочем, не проявляют.
- Кха, кха, мсье, не ожидал от вас таких рассуждений, - произносит голос, явно принадлежащий Асмодею, хотя его самого нигде не видно. - С грустью убеждаюсь, что вы понятия не имеете о том, что такое художественная достоверность. Мсье Фило, не делайте, пожалуйста, больших голубых глаз: это и вас касается. Ведь вы, как и мсье Мате, тоже полагаете, что я провалил вашу экспедицию, не так ли? Ко-ко-ко... Конечно! Вы ожидали найти во мне сухого протоколиста, а обнаружили художника, и вместо того, чтобы радоваться, горько разочарованы.
- Не передергивайте, - ворчливо перебивает Мате (в глубине души он страсть как рад хотя бы даже голосу Асмодея, но сварливый характер не дает ему в этом сознаться). - Вы прекрасно знаете, как нам понравился ваш спектакль; доказательство тому - ваша собственная записка. Но разве одно исключает другое? Разве нельзя оставаться художником, не греша против исторической правды?
- Вы полагаете, сместить или видоизменить события - значит грешить против исторической правды! - горестно восклицает бес. - Но ведь так поступали многие выдающиеся писатели, и творения их не становились от этого менее достоверными. Скорее наоборот...
- Он прав! - заступается Фило. - Вспомним Дюма. Романы его кишат живыми, исторически достоверными характерами. Но разве все описанные в них происшествия подлинны? Взять хоть пресловутую историю с подвесками. В КАКИХ-ТО мемуарах Дюма прочитал о КАКОМ-ТО письме Анны Австрийской, где она признавалась, что подарила герцогу Букингему КАКУЮ-ТО алмазную безделку. Пустячный факт разбудил воображение писателя, и безделка превратилась в великолепный эпизод путешествия д'Артаньяна в Англию. И что же? Пострадала от этого художественная правда романа? Только выиграла! Автор дал своему герою возможность блеснуть храбростью и подлинно рыцарским отношением к даме, то есть как раз теми чертами, которые так характерны для французского шевалье семнадцатого века...
-А "Сен-Мар", мсье? - подсказывает Асмодей. - Сочинение другого знаменитого француза девятнадцатого века, Альфреда де Виньи... Герой этого популярного исторического романа - подлинный участник подлинного заговора против Ришелье, молодой аристократ Сен-Мар, казненный в 1642 году. А в 1639-м, в самом начале книги, он по воле автора становится свидетелем казни Урбана Грандье - обвиненного в колдовстве священника, которого на самом деле казнили пятью годами раньше.