— Лучше быть полуживой, чем мертвой. — Она опустила глаза к столу, взяла лежавшее на нем письмо. — Посмотри, Дакс. Ты знаешь, чем я занята?
Я покачал головой.
— Пытаюсь написать письмо с соболезнованиями. Вот уже второй день пишу его родственникам своего кузена, чтобы объяснить им, как мне жаль, что ему пришлось погибнуть из-за непомерных амбиций моего отца.
В голосе Ампаро начинали звучать нотки истерии.
— А ты знаешь, сколько раз мне приходилось писать такие письма семьям людей, которых убили по его приказу? Я уже сбилась со счета.
— Это был несчастный случай. Твой отец здесь не при чем.
— Это не был несчастный случай. Случайностью было лишь то, что ты каким-то образом узнал нечто такое, чего не должен был знать. С этого самого момента мой кузен был обречен. Вчера вечером я пошла в его дом. Вдова была уже в черном, а у детишек, как всегда, глаза были широко раскрыты — они еще не поняли, что отец ушел от них навеки. Я просто не могла быть там — зная все, что я знаю. Поэтому мне пришлось вернуться, так что сижу теперь и стараюсь написать им хоть что-то.
Ампаро со злостью скомкала листок и швырнула его в корзинку для мусора. Потянулась за сигаретой, дрожащей рукой поднесла огонек зажигалки. После нескольких затяжек дрожь унялась, и она снова посмотрела на меня. Голос ее, когда она заговорила, был отчужденно холоден.
— Неужели ты настолько туп, Дакс? Ответы на все твои вопросы лежат у тебя на ладони. Убей его, Дакс, и весь этот ужас прекратится. Я начинаю думать, что даже он сам уже ждет этого. Он будет рад этому.
Вечером того же дня я стоял у дверей дома Беатрис и слушал, как слуга говорил мне, что она вместе со своим дядей уехала. Нет, она не сказала, куда они направляются.
И только утром следующего дня, когда я вошел в кабинет президента, чтобы попрощаться, его превосходительство сообщил мне, что они вылетели в Майами.
13
— Эта встреча будет сугубо неофициальной, — предупредил меня Джереми, когда мы выбрались из машины. — И если его спросят, сенатор ответит, что никогда не беседовал с тобой.
— Понимаю. Спасибо уже за то, что нашелся хоть один человек, решившийся на разговор со мной.
Я говорил искренне. Что бы там не думал Джордж Болдуин, от официального Вашингтона никакого ответа не было.
Вот уже три недели я ждал подобной встречи. Я чувствовал, как внутри меня начинала подниматься волна тоскливого напряжения. Новости из дома тоже были неутешительными. Бандиты захватили деревеньку в горах, и для того, чтобы их выбить оттуда, потребовалась чуть ли не половина армии, а в результате поселение перестало существовать. Все жители были мертвы, пятьдесят семь человек — мужчины, женщины и дети.
Даже для президента это было бы слишком — отказаться от встречи с журналистами, и газеты вовсю пустились смаковать детали трагедии. Но как они ни пытались заставить свои статьи звучать объективно, выходило почему-то так, что ответственность за происшедшее несло правительство, бандиты же представали некими героями-романтиками, пришедшими к нам из далекой и искаженной до неузнаваемости истории американского Запада. А коммунистическая печать и довольно большое количество европейских газет выражались куда более откровенно. Они прямо обвиняли президента в том, что уничтожение по его приказу деревни являлось актом мести населению за то, что оно приняло участие в вооруженной борьбе с правительственными войсками. Некоторые участники коммунистического блока угрожали рассмотрением этого вопроса в ООН.
Конечно, этого не произошло, однако вся эта шумиха никак не пошла нам на пользу. В Америке стало модным называть президента новым Нероном, Батистой, Трухильо, и американские политики, весьма чувствительные к настроениям своих избирателей, вовсе не торопились иметь с нами дело.
А потом, когда я получил шифротелеграмму от президента, я решил все же сделать заявление. Оказывается, в течение трех дней бандитские формирования обстреливали артиллерией и автоматическим огнем окопы правительственных войск, и наши потери были гораздо больше официально объявленных. Ситуация складывалась такая, что, скорее всего, противник займет другую деревеньку, и вся история повторится сначала. Только теперь уже вряд ли армия сможет вытеснить их.
Я еще раз испытал в себе готовность поверить президенту без всяких вопросов. Я своими глазами видел то, что случилось на ферме Мартинеса, поэтому, подойдя к телефону, позвонил в Вашингтон Джереми и прочитал ему телеграмму президента.
После долгой паузы Джереми спросил:
— Ты показывал телеграмму кому-нибудь из членов правительства?
— Кому мне ее показывать? По их мнению, во всем виноваты только мы. Болдуин должен был прислать свой доклад о событиях, но вплоть до сегодняшнего дня я о нем ничего не слышал.
— Помнишь старый домик в Кейп-Коде? — ровным голосом спросил Джереми.
— Конечно. — Я провел там уикенд тем летом, когда впервые оказался в Соединенных Штатах. — Только я не знал, что он все еще твой.
— Да, он остался в нашей семье. Я наезжаю туда время от времени, когда удается выкроить день-другой. Собирался отправиться туда в конце недели. Если тебя не пугает перспектива абсолютного покоя, то, может, присоединишься ко мне?
— С удовольствием. — Джереми явно что-то имел на уме, в противном случае он не стал бы приглашать меня.
— Отлично. Я заеду за тобой. Наверное, придется добираться туда на машине.
— Могу предложить кое-что получше. Мы можем полететь.
— Не знал, что у тебя самолет.
— Ты, видимо, не читаешь собственные газеты, — сухо заметил я. — При нашем разводе Сью-Энн проявила неслыханную щедрость.
Прежде чем мы не оказались на месте, Джереми ни словом не обмолвился о том, что нам предстоит встреча с сенатором. В это время года в Кейп-Коде обычно никого не бывает. Дверь нам открыл сам сенатор, одетый в свитер и спортивного кроя брюки. На ногах — кроссовки. Он выглядел гораздо моложе своих тридцати пяти.
— Хэлло! — Он протянул руку. — Давно хотелось встретиться с вами, а то мне никак не предоставлялось случая поблагодарить вас за то, что вы сделали для моего брата.
Я посмотрел на Джереми и заметил, что черты его лица несколько напряглись. Странно, но он все еще продолжал винить себя за то, что брат сенатора погиб. Ему казалось, что будь он предусмотрительнее, этой смерти в автокатастрофе можно было избежать. Не представляю себе, каким образом.
— Я сделал то, что было в моих силах.
Мы прошли за сенатором в небольшой кабинет. В доме стояла тишина. Кроме нас, похоже, в нем никого не было.
— Не хотите выпить?
— Спасибо, не сейчас.
Сенатор плеснул виски в стакан Джереми и свой, разбавил водой, уселся напротив меня.
— Джереми должен был уже предупредить вас, что наша встреча здесь — это встреча двух частных лиц. Не знаю, чем я могу помочь вам, скорее всего ничем. Но я готов выслушать вас как друга.
Я еще раз посмотрел на Джереми.
— Расскажи ему все, — велел он.
Я так и сделал. С самого начала. Не упустив ни одной детали. Кратко рассказал об истории страны, о том, что она представляла из себя до того, как генерал спустился с гор и превратился в президента. Потом перешел к сложившейся на сегодняшний день ситуации. Он внимательно слушал, перебивая меня только для того, чтобы задать уточняющий вопрос. Все это заняло у нас часа два.
— Боюсь, что я утомил вас.
— Нисколько, я слушал с большим интересом.
— Сейчас я бы не отказался от глотка. Сенатор поднялся, чтобы приготовить напитки для всех. Сделав это, повернулся ко мне.
— Вы сказали, что бандиты там были всегда, а теперь их стали поддерживать коммунисты. Вы в этом уверены, не так ли? Ведь так говорят все, кто приходит к нам с просьбой о помощи.
— Я видел оружие своими глазами, держал его в своих руках. Оно изготовлено на старых заводах фон Куппена в Восточной Германии.